Андрей Кокотюха - Червоный
Вспоминаю об очистках, потому что Червоный и другие бандеровцы такой пищей откровенно брезговали. Пайка у всех была одинаковая, и, как я считал, они еще не окончательно измучились от голода — постоянного лагерного чувства, с которым, как и с невозможностью выспаться, свыкнуться тяжело, сколько бы ты ни просидел. Может, настало бы время — и украинцы спрятали бы подальше странную спесь. Тут уж не знаю. Помню только взгляд Данилы в сумрачном свете барачного помещения: в нем на короткий миг блеснула брезгливость и презрение не к тому, что я выбираю очистки из печки (сбоку мазутной бочки для таких нужд прорезали в металлической стенке что-то похожее на поддувало), а даже ко мне — тому, кто позволяет себе этим питаться. Но он довольно быстро овладел собой, присел около меня, приложил ладонь к железному боку печки, спросил как бы между прочим, без всякого повода:
— Слышишь, Виктор… А когда в лагере последний раз был выходной?
От неожиданности я даже уронил очистки на пол.
— Ты что? Ты серьезно?
— Очень серьезно. Мы здесь всю осень. За это время выходных не объявляли.
— Ну как… А на праздник…
— Седьмого ноября, на праздник вашей революции и вашей власти, которая кормит тебя вот этим, — все-таки не сдержался Червоный и показал пальцем на мои очистки, — мы перед началом рабочего дня получили поздравление от гражданина Абрамова. И работали на четыре часа меньше, потому что он так решил. А я не хочу, чтобы такие вещи решал он.
— Майор Абрамов — начальник лагеря, — брякнул я, не находя других слов.
— Правильно, — согласился с очевидным Червоный. — Вот только кроме него есть еще конституция. Пускай ее утвердил ваш Сталин. Но даже Сталин в своих речах и статьях постоянно делает акцент на торжестве конституционных норм в советской стране.
— При чем здесь…
— При том! — по своему обыкновению перебил меня Червоный, дальше заговорил уже спокойнее. — При том, Гуров, при том. Конституция гарантирует гражданам право на отдых. Я не хочу вдаваться в подробности, чем мы, заключенные, отличаемся от тех, кто не сидит за колючей проволокой. Конечно, наши права существенно ограничены. Но выходной даже у таких людей, как мы, должен быть.
Не поверите — после этих слов я даже забыл о еде. Действительно — на моей памяти никто из зеков ни разу даже не пытался спросить, положен ли нам выходной день и сколько их для нас предусмотрено. Отсчет очередной недели мы начинали от дня, когда нас возвращали с работы раньше, — так в лагере проходило воскресенье. Официально нам объявляли выходной день после сообщения о капитуляции немецких войск.[25]Еще когда репродуктор голосом Левитана сообщил о разгроме японцев.[26]Кажется, один свободный от работ день нам дали, когда проходили первые после войны выборы…[27]Еще Новый год, но тут точно не скажу, кажется, не всегда отдыхали. Ну а на Первое мая и Седьмое ноября — на официальные советские праздники — мы работали неполный день. Словом, Червоный заставил-таки задуматься.
А он продолжал, не давая мне даже переварить услышанное:
— О конституции забудем, без толку все равно. Есть кое-что более интересное для нас.
— Например?
— Поговори со своим жидом, — Данила кивнул в сторону доцента Шлихта. — Ты же с ним вроде дружишь?
— Вроде как… Умный человек…
— Здесь других не держат. Жиды — вообще неглупая нация, вон как мир на дыбы поставили в семнадцатом году. — Он намекал на то, что вожди пролетарской революции были преимущественно евреями, и почему-то именно этими разговорами Червоный проел мне в больнице все печенки. — Я тут побеседовал с ним. Интересные вещи говорит.
— То есть?
— Существуют, оказывается, какие-то лагерные положения. Он, конечно, их не читал. Но я Шлихту твоему верю…
— Не мой он вообще-то… Просто тоже из Ленинграда…
Червоный отмахнулся — он уже чем-то увлекся.
— Согласно этим положениям, Гуров, заключенный исправительного лагеря имеет право на круглосуточный выходной раз в десять дней, — здесь Данила многозначительно поднял палец вверх. — Слышал что-нибудь об этом?
Я пожал плечами, потом мотнул головой.
— О! — Червоный теперь направил палец на меня. — Но, как говорит жид, существует конфликт между этим положением и производственным планом. У лагеря есть план, в нашем случае — это добыча угля. Если заключенные по закону будут иметь даже один выходной в месяц, выполнение этого плана окажется под угрозой. За что по шапке получит руководство лагеря. — Увидев, что я внимательно слушаю и все это для меня — действительно новость, бандеровец не сдержал привычной уже мне победной улыбки. — Это все рассказал мне Шлихт. Они такие люди — откуда-то знают все. Не только о таких вещах, как выходной.
— Шлихт — нормировщик…
— Правильно. Он и объяснил: теоретически, это он так сказал, у заключенных может быть выходной, если весь лагерь — весь, Гуров, — перекроет, это снова Шлихт сказал, какую-то там верхнюю планку квартальной выработки.
— То есть, — уточнил я, — для того чтобы иметь право на сутки отдыха, вся зона должна выполнить план раньше установленного срока?
— А желательно еще и перевыполнить, — кивнул Червоный. — Вот только нормы эти постоянно увеличиваются. Да и о плане мы знаем только несколько основных моментов. — Он загнул указательный палец. — План надо выполнять. — Загнул средний палец. — План надо перевыполнять. — Загнул большой палец, положив его между указательным и средним, — получилась дуля. — План мы не выполнили. Поскольку, как объяснил мне твой Шлихт, из Москвы регулярно спускают разные нормы, а здесь, в лагере, в них путаются. Результат: нас просто гоняют на работы. Если мы сдохнем, нас сразу же заменят другими. Не существует плана, который можно выполнить или даже перевыполнить, заработав себе выходной. Ты понял, Гуров, в чем ловушка?
Я опять пожал плечами.
— У нас будет выходной не тогда, когда положено, а тогда, когда этого захочет начальство, — терпеливо, как маленькому несмышленому ребенку, объяснил мне Червоный. — Это нарушение конституции, Виктор.
— Пиши в Кремль, — вырвалось у меня.
Червоный склонил голову набок. Потом постучал согнутым пальцем себе по центру лба. Наконец покрутил этим самым пальцем у виска. Поднялся и перед тем, как идти, бросил как бы между прочим фразу, глубинную суть которой я понял через несколько недель:
— В Кремле не читают, друг Гуров. Другие способы есть.
9
Несколько следующих дней в жизни особого лагеря номер шесть ничего не происходило. Я даже успел забыть о разговоре с Червоным: мало ли кто выходной себе хочет. Обычные зековские мечты, нашему брату только мечтать и остается — даже снов многие давно не видели…
