Николай Романов - Встреча с границей
— Алешу Железняка я хорошо знаю. И сержант Гришин частенько в штабе у нас бывал. Хорошие ребята.
Старшина повеселел, ожил, достал из тумбочки блокнот, авторучку и начал что-то быстро записывать.
— Говори, говори, — подбадривал он меня. — Твой рассказ лучше всяких уколов действует.
Вошла няня.
— Эй ты, герой, кому сказано лежать?
— И ничего-то ты не знаешь, тетя Маша! Вот он, герой-то, рядовой Иванов, что рядом со мной сидит.
— Оба хороши. Придется снова развести.
— Тетя Маша, хотите в ножки поклонюсь?
— Да лежи ты, — испуганно замахала руками няня. — Уйду я от вас, как пятьдесят пять стукнет, так и уйду. — Она погрозила пальцем для порядка, но добрую улыбку так и не сумела скрыть.
А старшина вдруг загрустил:
— Эх, подвели неподкупные весы Фемиды. А главнее, и переиграть трудно. Капитан Смирнов назначен комендантом участка в другой округ, а начальника отряда перевели...
— Как перевели? Куда перевели?
— В пограничное училище... Да ты чего встревожился? Все еще поправимо.
Нет, не все поправимо. И так тонка была ниточка, связывавшая нас с Любой, и та порвалась...
* * *23 февраля, в День годовщины Советской Армии, все принимали гостей. Только я обреченно шагал по коридору. И вдруг увидел чудо: на меня надвигалась могучая фигура Яниса Ратниека. Накинутый на плечи белый халат трепыхался на нем, точно младенческая распашонка. Он радостно развел свои руки, но, спасибо ему, вовремя спохватился, иначе мне пришлось бы плохо.
— Янис, какими судьбами?!
— Один ты что ли счастливый? — улыбался друг. — Шучу. Кому-то не понравились мои легкие, послали в отряд. Ну я прикинул, оттуда не так далеко и до окружного госпиталя. Попросился на рентген... чтобы тебя увидеть. Вот и все.
— А что с легкими?
— Не знаю, мне нравятся. Ты о себе рассказывай.
— Было тяжеловато.
— А сейчас?
— Видишь, на ходу,
— Когда отпустят?
— Сюда легко попасть, а вырваться потруднее. Да ладно, хватит про болезни. Как дела на заставе?
Но тут Яниса точно подменили. Он с не свойственной ему торопливостью начал что-то искать в карманах. Достал платок, тщательно отер сухие губы. Зачем-то снова полез в карман, вытащил блокнот, полистал, засунул обратно. Я терпеливо ждал.
— На заставе, — начал он наконец, — все нормально. Только строже стали инструктировать перед выходом в наряд. — Он поднял опечаленные глаза. — Слушай, Николай, вас на ходу завалило или сидячих?
— Один сидел, другой стоял.
— Долго?
— Не знаю точно.
— Значит, если бы не сидели, могли проскочить это место?
— В том-то все и дело. Да ты что спрашиваешь, как следователь?
— Ну что ты, — смутился Янис, — просто интересно. Мы ведь потом всю лощину прошли. Дальше обвалов не было.
— Ну значит, только один снежный заряд специально для избранных.
Но Янис не улыбнулся моей шутке. «А может, действительно что-нибудь с легкими? — подумал я. — Расспрашивает меня, а думает о себе». Пожалуй, еще ни разу со времени нашего знакомства я не видел его таким расстроенным. Попробовал перевести разговор на другое.
— Со мной в палате лежит старшина Мраморный. Рассказал он мне забавный случай про одного Иванова...
Но Янис только делал вид, что слушает, а думал о своем. Потом спросил невпопад:
— Так, говоришь, дело идет к выписке?
— Я этого не говорил.
— Как? Ах да, это врач.
— Ты и у врача был? — удивился я. — А ну, выкладывай!
— Принял хорошо, вежливо, выпроводил еще вежливее. Да ты не торопись, им лучше знать: что, когда и куда.
— То есть как это куда? — растерялся я.
— Это к слову пришлось. Лечись, говорю, хорошенько.
— Не буду! — отрезал я и поднялся.
— Подожди, Николай, еще один вопрос. Чья инициатива была сидеть именно в этом дурацком месте?
Только тут я понял, что, в сущности, еще ничего не рассказал Янису. Нет, не зря меня держат здесь, каких-то заклепок определенно не хватает. И я вкратце изложил опостылевшую мне историю, как подбадривал Гали в пути, как предупреждал об опасности, как уговаривал, приказывал, угрожал, как потом откапывал его сломанной лыжей. У Яниса все шире расползалась знакомая улыбка. Наконец он вскочил, изо всех сил сдавил мою руку, обжег горячим дыханием:
— Спасибо, Николай, спасибо! А теперь побежал к врачу. Из отряда нас приехало несколько человек, старший, наверно, поднял тревогу, объявил розыск. — И уже на ходу бросил: — Все тебе шлют большой привет и желают скорого выздоровления!..
Так я ничего и не понял.
— У тебя были гости? — ревниво спросил старшина Мраморный, когда я появился в палате. Ему все еще не разрешали ходить.
— Товарищ с заставы.
— Расстроил?
— Да.
— Не утерпел, значит, размолол?
— Вы о чем, товарищ старшина?
— Да все о том же, о приказе.
* * *Меня снова уложили в постель. Не знаю, мог ли кто на моем месте спокойно выслушать эти туго закрученные формулировки приказа. Оказывается, мы — я и Гали — разболтанные, расхлябанные, недисциплинированные. Вместо того чтобы выполнять пограничное задание, отсиживались в пещере, проявили преступную беспечность, пренебрегли элементарными правилами безопасности при несении службы в горах. Недоставало, на мой взгляд, только одного пункта, что мы сами вызвали снежный обвал. Особо подчеркивалась моя вина, как старшего наряда, и Березовского, высылавшего нас на границу.
Концовку приказа старшина скомкал, сообщив лишь о разжаловании сержанта Березовского в рядовые. Но и этого довольно.
У меня снова появились острые боли в позвоночнике, в области затылка. А общее состояние было такое, словно я второй раз попал под снежный обвал. Разница разве в том: раньше хотелось скорее подняться на ноги, а сейчас ко всему было полное безразличие.
Внезапный приступ болезни расстроил всех: Ивана Прохоровича, тетю Машу, сестру Лялечку. Но истинную причину знал только старшина Мраморный и сейчас горевал.
— Твой Ратниек умнее, дипломатичнее, а я — медведь. Только рано или поздно ты бы все равно узнал, приказ по округу не утаишь. Так уж лучше в госпитале, где врачи под рукой, — успокаивал он меня.
— Спасибо, товарищ старшина.
— Слушай, зови ты меня просто Ефремкой, как жена кличет. Придешь в штаб — величай по чинам, а здесь давай попроще. Условились?
— Условились.
— Может быть, рассказать Ивану Прохоровичу, чем вызвано обострение? Ведь думает человек, мучается.
— Не надо. Он опять оставит меня одного, Ефрем. Я тогда с ума сойду.
— А ты думай о чем-нибудь хорошем, например, о детских мечтах. Лучшее лекарство от всех болезней.
