Эдуард Хаританович - Операция №6
Передача была короткой. Москва сообщала, что сегодня в два часа семь минут в районе высоты 157,2 высадился воздушный десант для проведения операции № 6, который следует встретить и препроводить в расположение партизанского лагеря.
«Что же касается „товарища Степного“, о котором упоминалось в предыдущей радиограмме, — говорила дальше Москва, — то о нем будет сообщено в свое время».
— Опять «Степной» и опять «в свое время», — заворчал Птицын, — кто же этот загадочный «товарищ Степной», дери его курица? Где он? Почему его нет в десанте? Наконец, скажи мне, Федор: имеет ли отношение к десанту этот «товарищ Степной» или он будет действовать самостоятельно, а десантники сброшены для другой операции? Откровенно говоря, ничего не понимаю… Впрочем, для нас теперь ясно одно — будем выполнять приказ Москвы!
Насупив свои мохнатые, густые брови, Птицын поднялся из-за стола и вышел в серый сумрак рассвета.
— Найда! — послышался его голос. — Снаряди две группы и отправь их в район высоты 157,2 для встречи сброшенных там десантников. С первой группой отправишься сам. Действуй, Алексей! Когда все будет готово, доложи…
Голос Птицына умолк, и Чернопятов улыбнулся: самолюбивый, но дельный и дисциплинированный командир Федор Кузьмич. Конечно, ему досадно, что в помощь партизанам присылаются силы извне, но он хорошо понимал, что собственных сил пока в его отряде мало.
Чернопятов сидел и думал, окутывая себя махорочным дымом. Вдруг он расслышал сухой кашель и в густых пластах синеватого дыма с трудом разглядел Веру.
Комиссар спохватился, шагнул к двери и распахнул ее настежь.
— Прости меня, Верушка, — смущенно проговорил он. — Я тебя совсем прокоптил своей махоркой. Ты бы хоть сказала мне, милая…
— Да ведь я, Федор Никитич, и сама-то заметила только сейчас, что у нас, как в коптильне, — сказала Вера улыбаясь.
— Ну, ладно… ты меня одергивай иной раз… Одергивай, без стеснения. Я ведь для перекура и выйти могу, а ты все время у своей рации… Вот, кстати, и опять позывные.
Вера склонилась над рацией.
— Федор Никитич, — тихо и взволнованно произнесла Вера, — нас вызывает «Днепр».
— А-а, — обрадовался комиссар. — Принимай… Принимай, девушка…
3«Днепр…» Эту кличку каждый партизан произносил с чувством глубокого уважения.
В подполье города Сухова находился их товарищ, партизанский разведчик с кличкой «Днепр», который регулярно передавал из города важнейшие сведения. Но этим все и ограничивалось. Никто никогда его не видел, никто не знал его настоящего имени. Кто он? Молодой человек? Или уже старик? Мужчина или женщина? «Днепр» — это было все, что знали партизаны Птицына.
Кто-то, скрывающийся за этой подпольной кличкой, находясь среди немцев, зорко следил за каждым их шагом, и каждый шаг врагов был известен отряду.
Только командир отряда Птицын и комиссар Чернопятов знали, кто скрывался под кличкой «Днепр» и что он делал во вражьем стане.
Стремился об этом узнать и полковник Качке, которому партизанский разведчик, скрывающийся где-то поблизости, быть может, даже рядом с резиденцией начальника гарнизона, доставлял неисчислимые неприятности: он часто срывал «тонкие, обходные маневры» господина Курта Амедея фон Качке.
Между тем Вера продолжала принимать радиограмму от «Днепра», который сообщал, что немцам стало известно о парашютном десанте Советской Армии в районе высоты 157,2 или, по номенклатуре полковника Качке, в районе квадратов «Марс-6» — «Волк-4», полковник предполагает, что парашютистов высадилось около полусотни, с трех воздушных кораблей, как об этом донес летчик Краузе, но для уточнения их численности и для слежки за ними он направил в район приземления несколько своих разведчиков, знающих русский язык и переодетых под местных жителей. Поэтому десантникам следует опасаться случайных встреч в лесу.
После донесения своей разведки полковник намерен сегодня же направить батальон войск СС для разгрома советских парашютистов.
Прочитав сообщение «Днепра», Чернопятов обратился к Вере:
— Разыщи-ка, девушка, командира. Нужно принимать срочные меры… Молодчина, однако, толковый парень, — проговорил он тихо, про себя.
— Кто это молодчина, Федор Никитич?
— Наш товарищ «Днепр», — с гордостью ответил Чернопятов. — Однако поспеши, девушка…
Оставшись один, Чернопятов разложил на столе карту и углубился в ее изучение. Где сейчас находятся десантники? Поскольку выброс произошел под обстрелом, площадь приземления значительно расширилась, а значит, несомненно, что десант разбился на несколько мелких групп. Возможны и одиночки. Это, конечно, усложнит поиски десантников.
«Надо бы не две, а по крайней мере три группы отправить для встречи», — подумал он, и эту мысль изложил перед Птицыным, как только тот вошел в землянку..
Но не куривший Птицын, войдя в землянку, сразу «зашелся» кашлем.
— Однако, Федор, ты бы поменьше курил, что ли? — сказал он, красный от приступов кашля. — Или не такую махорку крепкую. А то — один курит, а пятеро плачут. У Веры вон даже глаза слезятся. Задохнуться можно!..
— Верно, — согласился Чернопятов. — Самосад крепкий, черт бы его побрал! Бросить курить, что ли?
— Да не бросишь ведь! — махнул рукой Птицын.
— Ну, это уж дудки! — рассмеялся Чернопятов. — Как это — не брошу? Кто сильнее, по-твоему: человек или его привычки?
С этими словами он вынул из кармана кисет и, шагнув к двери, вытряхнул из него махорку.
— Ну, а трубка без табака никому не повредит, — проговорил он, зажимая зубами мундштук, и обернулся к Вере:
— А кисет дарю тебе… ты можешь вышить на нем подходящую монограмму и преподнести молодцу, какой тебе больше понравится.
— Мне никто не нравится. — тихо, с печалью отозвалась девушка, и Чернопятов понял, что невольно причинил ей боль.
Он знал, что незадолго до войны Вера Холодова сильно увлеклась молодым кудрявым телеграфистом станции Сухов — Сергеем Кирьяковым. Но грянула война, и девушка вдруг узнала, что этот молодой, жизнерадостный и веселый парень оказался предателем.
Она еще кое-как могла бы объяснить предательство Кирьякова трусостью, если бы враг угрозой заставил его служить. Нет, он сразу предложил себя в распоряжение немцев, без какого бы то ни было нажима с их стороны.
Девушка с отвращением ощущала и сейчас прикосновение горячих губ Сергея к своим губам и его руки, не раз ее обнимавшие.
Кисет Чернопятова и его слова воскресили перед Верой былые дни. Воспоминание было горьким, как полынь, и тяжелым, как гнет. Оно вызывало к тому же чувство жгучего стыда.
