Михаил Жигжитов - Повести
Наконец он увидел уткнувшегося головой в снег человека.
Сердце сжалось, стало трудно дышать… Знакомая серая солдатская шинель, которую Виктор подрезал, чтоб не мешала при ходьбе. «Брат, тебе худо есть?!» — бросился к другу. Схватил за плечи. Приподнял. Большие голубые глаза безжизненны. Приложился к груди. Сердца не слышно. Руки друга стали деревянными, холодными… Бимба хотел что-то сказать, но горло, сжато. Глаза сквозь слезы ничего не видят.
Тяжело поднявшись, Бим проверил ружье и с разбега бросился в ущелье вслед за браконьерами. Добежав до границы заповедника, он остановился. «Э-эх, ускользнули змеи!.. Но… но найдут негодяев добрые люди…» Упрямое монгольское лицо, словно высеченное из темно-желтого гранита, выражало печаль и непримиримую враждебность. Потоптавшись на месте, круто развернулся и покатился назад.
Вернувшись к трупу товарища, Бимба внимательно осмотрел место, откуда был произведен выстрел. По отпечаткам на снегу он узнал, что стрелял один человек, а второй даже не сошел с чумницы, видимо, не приняв участия, ушел дальше, чтоб не смотреть на страшное дело.
«Стрелял тот, кто крупнее, — те же глубокие вмятины в снегу, одна лыжа чуть шире другой… Тунгус на таких лыжах не пойдет, они народ аккуратный в лесу», — заключил Бимба.
Не найдя больше никаких особых примет, стражник подошел к покойному товарищу. Нарубив еловых веток, сделал над ним шалашик. Затем, прочитав слова заклинания, обратился к нему: «Витька, твоя Бимбушка ходить Кудалды, звать Зенфрана… Тебе не нада сердись».
Идет Бимба, а на душе черным-черно. Что скажет Валентине?.. Перед Бимбой встает образ жены друга… Белое нежное лицо, большие светлые, как байкальская вода, глаза тревожно смотрят на него… Бимба не знает, как будет смотреть, что говорить… «Эх, лучше бы меня убили… Жены нет, детишек нет… Тетка есть, но она плакать не будет, обычай запрещает плакать о покойнике… Как же это я… буду Зенфрану… людям… Ох, худо-худо!» — со стоном причитает бурят.
Вот Бимба дошел до браконьерского костра, где они расстались с другом. Устало плюхнулся прямо на лыжи. Полулежа закурил. Сквозь кудрявую дымку рассеянно посмотрел на свежесрубленное дерево, вершина которого и его смолистые, иссиня-черные сучья ушли в костер, а на комле сидели те негодяи.
Он помнит, с каким негодованием говорил Зенфран о браконьерах… Такой добродушный, хороший человек и так ненавидит их… Теперь Бимба это понял. Эх, а Витька-то тоже не любил их. А так-то он и червяка не обидел… Ох, хороший был мужик. Мог неделями ночевать на снегу, быть голодным, но браконьера скараулит, изловит. Э! Мужик был золото. Последний кусок хлеба разломит пополам. Золотой человек! Кого он обидел? Кому сделал худо? Ой, Витька-Витька!
Вдруг Бимба заметил под комлем какой-то темный предмет. Пригляделся. Нет, глаза не врут. Засунул руку и пальцами нащупал что-то мягкое. Сердце сильнее застучало. Трясущаяся рука вынула кисет. Тунгусский, вышитый бисером, со множеством кисточек кожаный кисет. Присмотрелся. На левую верхнюю кромку кисета когда-то упала искорка и прожгла круглую дырочку.
Бимбе кисет показался очень знакомым. Он начал припоминать, когда, где и с кем курил из него. Никак не может Бим вспомнить. Никак. От досады он взмолился: «О, бурхан, ты велик и всемогущ, помоги бедному буряту — сыну твоему!» И молитва не помогает. Он сердится на бездушие бога. «Недаром Зенфран говорит, что бурхана нет совсем… Наверное, так… Если б узнал я, чей это кисет, — сразу бы нашли негодяев… А еще тебя, бурхан, зовут справедливым, наказывающим убийц…» Долго, мучительно долго вспоминает Бимба. Злится. Ругает себя: «Короткая, бабья память у Бимбушки… Дурак дураком родился… а еще пошел к Зенфрану охранять заповедник…» И вдруг он вспомнил: «Тунгус Джоуль хлопнул его по плечу и протянул кисет с табаком… Кисет из кабарожьей замши, тонкой тунгусской работы… В то время кисет был совсем новенький, но уже прожжен… Бимба упрекал тогда Джоуля за неряшливое отношение к такой красоте. Молодой тунгус показал два ряда белых зубов и сказал: «Пока Джоуль жив, бабы не перестанут дарить ему кисеты… Этого добра хватит на наш век…»
В глазах Бимбы всплыл образ тщедушненького, хвастливого, трусоватого Джоуля. Темное лицо с беспокойно мечущимися в узких черных глазах зрачками. Хитрая улыбка.
Кто же из охотников ходит с ним?.. Ой-ой! В прошлую осень, когда Бим ездил в гости в родной улус, Джоуль продавал белку купцу Моське… с ним был Омелька Зараза…
Однако так и есть, с Омелькой Заразой никто не водится, кроме Джоуля. Остальные-то беловодские тунгусы народ честный, добрый… Уж с кем, с кем, а с Заразой-то якшаться не будут. Как из тяжелого сна, явился перед Бимбой образ Омельки Заразы… Кривой, рыжий, вечно пьяный, единственный глаз сверкает или злобно или насмешливо. Через каждое слово мат или его любимое — «зараза», за это и прозвали Омельку кривого Заразой.
— Все понятно! Омелька Зараза убил нашего Витьку! И-и-их! Отомстим! — дико взревел стражник.
— И-и-их! — отозвалось таежное эхо.
Бимба заскрежетал зубами. Поправив за плечом винтовку, еще раз взглянул на кисет и с силой засунул его далеко за пазуху; затянул туже юксы, бросился вниз, в сторону сверкающего девственной белизной зимнего Байкала.
ГЛАВА 3
Виктора похоронили на возвышенном берегу, откуда были видны широкие просторы его любимого моря. В непогоду заповедная тайга пела величественные гимны в честь павшего своего защитника. В такие часы на одинокую могилу приходила молодая стройная женщина. Она о чем-то тихо со слезами жаловалась своему мужу.
За Валей приезжал отец, чтобы увезти ее домой, но она наотрез отказалась уезжать из заповедника. Зенон Францевич поручил ей уход за соболями в питомнике. Эта нелегкая и ответственная работа нравилась ей. Беспокойные зверьки требовали постоянного внимания. Целиком отдаваясь работе, она легче переносила тяжелую утрату.
Увидев в руках следователя свой кисет, Джоуль признался во всем. Браконьеры получили заслуженное.
* * *На вершине Медвежьего ключа у огромного выворотня горит костер. Ночная тьма чуть забелилась жидким молоком. На душистых еловых ветках сидит Зенон Францевич и на свежем пухлом снегу чертит топографическую карту Малютки-Марикан. За его работой внимательно следят три пары глаз. Все молчат, только изредка слышен спокойный ровный голос Сватоша. Он произносит лишь названия речек и горных перевалов. Когда план был готов, светло-голубые глаза чеха серьезно оглядели собеседников и одобряюще улыбнулись.
— Гнаться за ним почти бесполезно… Уйдет варнак. Хитер, ловок, вынослив, как лошадь Пржевальского… Это дикий предок нашего коня. Живет в степях Монголии… Когда-нибудь на досуге расскажу про эту чудесную лошадь и про человека, который открыл ее для науки… Да, Хабеля можно изловить лишь в его логове ночью… Для этого нужно прежде всего выследить его место пребывания. Только очень осторожно, чтобы не спугнуть… Вот ты, Бойчен, всех нас ловчее. Ты разведаешь его новую юрту… Вот и иди… А мы постараемся как можно дальше обойти места, где он капканит, и будем тебя ждать на чумнице, ведущей к Орлиному гнезду.
