Джеймс Кервуд - Долина Безмолвных Великанов
Кент понимал, что возвращаться к реке было не очень разумно. Он знал, что ему лучше бы — как для души, так и для тела — отправиться в совершенно противоположную сторону. Но в нем больше не было желания бороться, даже за себя самого. Он выбрал путь наименьшего сопротивления, и путь этот вел его обратно, к месту разыгравшейся трагедии. Когда он вернулся, его печаль больше не была душераздирающей агонией той первой ночи. Теперь это было глубоко спрятанное, скрытое пламя, которое выжгло его всего изнутри, испепелив его сердце и душу. Даже чувство предосторожности умерло в нем. Он ничего не боялся, никого не избегал. Будь на Пучине полицейский катер, он тут же, без всякой мысли о самосохранении, отдал бы себя в руки правосудия. Лучшим и ценнейшим лекарством для него явился бы хоть крохотный луч надежды. Но надежды не было. Маретт умерла. Ее нежное тело было изуродовано и разбито. И он остался один, безнадежно и беспредельно один.
Теперь, когда он вернулся к реке, что-то удерживало его здесь. С начала порогов до излучины реки, в двух милях ниже по течению, его ноги протоптали довольно заметную тропинку. Три, а то и четыре раза в день он проделывал этот путь, ставя вдоль тропы силки, в которые ловил кроликов для еды. Каждую ночь он устраивал себе постель в трещине скалы у начала Пучины. К концу недели прежний Джим Кент перестал существовать. Даже О'Коннор не узнал бы его в этом лохматом и бородатом оборванце с провалившимися глазами и впалыми щеками.
И дух бойца в нем также умер. Раз или два в нём вспыхивала внезапная страсть, требовавшая отомстить проклятому Закону, виновному в гибели Маретт, но и это пламя быстро гасло само по себе.
На восьмой день Кент обнаружил почти скрытый под нависающим берегом край плавающего предмета, прибитого сюда волнами. Он выудил этот предмет из воды. То был маленький заплечный мешок Маретт, и Кент, замерев и судорожно прижимая к груди свое насквозь промокшее сокровище, несколько минут пристально всматривался полубезумным взглядом вниз, туда, где он нашел мешок, словно его хозяйка тоже должна была находиться там. Затем он выбежал на открытое место, где солнце хорошо прогревало обширную поверхность плоской каменной плиты, и, задыхаясь от конвульсивных рыданий, развязал мешок. Он был наполнен вещами, которые Маретт в спешке собирала в своей комнате в ночь их бегства из дома Кедсти. Извлекая из мешка предмет за предметом и раскладывая их на прогретой солнцем плите, Кент почувствовал стремление к жизни, с огромной силой внезапно нахлынувшее на него. Он вскочил на ноги и вновь обернулся лицом к реке, словно к нему наконец вернулась надежда. Затем, опустив взгляд на то, что, по всей видимости, девушка ценила больше всего, он протянул к этим сокровищам руки и прошептал:
— Маретт… моя маленькая богиня…
Величие и сила его любви к той, кого уже не было на свете, даже в глубокой скорби вызвали улыбку на его заросшем и исхудавшем лице. Потому что Маретт, заполняя свой мешок в ту ночь поспешного бегства, отобрала странные вещи. На залитой солнцем каменной площадке, где Кент расположил их, красовалась пара маленьких туфелек-лодочек, перед которыми он в благоговении стоял на коленях в ее комнате; вместе с ними она затолкала в мешок одно из пышных надушенных платьев, то самое, что заставило его сердце замереть на мгновение, когда он впервые заглянул туда, где они прятались. Оно больше не было мягким и тонким, как паутинка, как пух, нежно порхающий вокруг его щек. Оно лежало, словно смятая тряпка на плоском камне, промокшее, обесцвеченное, и тонкие струйки воды стекали с него на землю.
Вместе с туфлями и платьем здесь также находились всякие интимные мелочи, которые Маретт захватила с собой. Но только туфельку Кент крепко прижал к своей израненной груди — одну из тех, что были на ней в тот первый чудесный день, когда она пришла навестить его у Кардигана.
Этот час ознаменовал собой начало очередной перемены в Кенте. Ему казалось, что он получил весточку от самой Маретт, что душа ее вернулась к нему и находится вместе с ним сейчас, всколыхнув странные чувства в его душе и согревая его кровь новым опаляющим жаром. Она погибла навеки, но тем не менее она все же вернулась к нему, и он постиг ту непреложную истину, что душа ее никогда не покинет его снова в течение всей его жизни. Он ощущал ее близость. Бессознательно он протянул руки, и удивительное чувство радости и счастья проникло в его душу, борясь с печалью и одиночеством. В глазах его появился новый блеск, когда он смотрел на скромные пожитки Маретт, разложенные на залитом солнцем камне. Казалось, будто они представляли собой ее плоть и кровь, часть ее души и тела. Они представляли собой подтверждение ее веры в него, ее обещаний всегда быть с ним вместе. В первый раз за много дней Кент ощутил внутри себя новую силу, и он понял, что Маретт не совсем погибла, что у него осталась от нее память, которую он должен хранить и беречь.
В ту ночь он в последний раз сделал постель в трещине между скал, и во время сна его сокровища окружали его так, чтобы он мог коснуться их, протянув руку.
На следующий день он отправился в путь на северо-восток. На пятый день после того, как он покинул охотничьи угодья Андре Буало, он поменял свои часы у метиса на дешевое ружье, амуницию, одеяло, муку и посуду для приготовления пищи. После этого он без раздумья и колебаний углубился в лесные дебри.
Месяц спустя никто не смог бы узнать Кента, некогда блестящего офицера Н-ского дивизиона. Бородатый, оборванный, с отросшей гривой спутанных волос, он бродил без какой бы то ни было цели, лишь бы только находиться в одиночестве и как можно дальше уйти от реки Время от времени он перебрасывался парой Слов со случайным индейцем или метисом. Каждую ночь, хотя погода стояла очень теплая, он разводил небольшой костер, потому что в это время суток, глядя на пылающий перед ним огонек, он ощущал близость Маретт. Тогда он доставал одну из драгоценных вещей, которые были в маленьком мешке девушки. Он боготворил, обожествлял эти вещи. Платье и каждую из двух маленьких туфелек он аккуратно обернул в бархатистую нежную бересту. Он предохранял их от влаги и ветра. Если бы понадобилось, он дрался бы за них, не жалея сил. Спустя некоторое время они стали для него более ценными, чем сама жизнь, и странный парадокс сознания и восприятия окружающего мира заставил его даже благодарить Всевышнего за то, что река не ограбила его полностью.
Кент не стремился уйти от воспоминаний, погрузиться в пучину забывчивости и беспамятства. Напротив, он старался запомнить каждый жест, каждое слово, каждую драгоценную ласку, навеки связывавшие его с любовью, которую он потерял. С каждым днем Маретт все больше становилась частью его самого. Она постоянно находилась рядом с ним, лесною веткой или травинкой порою нежно прижимаясь к нему, ища защиту в его объятиях ночью, шагая с ним рука об руку в течение дня. И в этом искреннем и своеобразном поклонении печаль его смягчалась нежным и благотворным успокоением и облегчением от сознания своего обладания тем, чего никто в мире — ни человек, ни судьба — не мог его лишить: Присутствием Любимой, постоянно пребывающей с ним.
