А. Лукин - Чекисты. Книга первая
Вхожу в кабинет коменданта. Чувствую, внутри все похолодело. Но ничего, беру себя в руки. Рассказываю, что разыскиваю Ивана Кондратюка, — он шел на родину, в Мерефу, и, как мне известно, попал сюда.
— Можете говорить по-русски, — усмехается немец. — Я долго жил в вашей стране.
Он достает из шкафа какое-то дело.
— Так вы говорите, Кондратюк ваш муж?
— Муж.
— Какой же он муж, если уверяет нас, что у него жены нет.
Я даже растерялась.
— Как это нет? — спрашиваю. — Я его жена, вот и документы.
И тут меня осенило.
— Пусть он сам мне это скажет, — говорю я с возмущением и с ходу разыгрываю сцену ревности: дескать, если муж меня бросил, то хочу слышать это от него, а не через немецкого коменданта.
Немец с явным интересом посмотрел на меня. Что поделаешь, женская логика — странная вещь.
— Хорошо, — недоверчиво говорит комендант, — предположим, что он действительно ваш муж. Расскажите, как он был одет, что было у него с собой?
— Одет в теплое полупальто, зимнюю шапку, в карманах — камешки для зажигалок, зажигалки, крестики. Брал, чтобы менять на хлеб.
— А часы у него были?
— Да, золотые, наручные.
— А еще что было у него?
Я мучительно припоминаю: кажется, все сказала, что еще? И тут вспомнила:
— Еще были золотые монеты.
— Где вы их взяли?
— Достались по наследству от его отца, расстрелянного большевиками.
И только тогда, когда я сказала про эти золотые рубли, я почувствовала, что комендант начинает верить мне. Верить, но еще не доверять.
Нельзя терять времени, и я бросаюсь к нему:
— Умоляю, разрешите мне свидание с Иваном. Как же так, Советская власть нас преследовала, теперь вы, наши освободители, начали…
Но слова мои не очень действуют.
— Вспомните, — снова обращается ко мне немец, — какое белье было у вашего мужа?
Как же не вспомнить, когда я сама на дорогу штопала Максиму рубашку!
— Голубое, на правом рукаве ниже локтя штопка.
— Хорошо, — неожиданно говорит немец, — свидание я разрешу, но отпустить не могу.
И он распорядился, чтобы привели Ивана.
Я содрогнулась, когда увидела его. Он был страшно грязный, оборванный, в чужих рваных ботинках. И тут словно какая-то сила подняла меня и толкнула ему навстречу. Кинулась ему на шею, начала целовать и плакать.
— Боже, почему ты здесь?! — реву я в голос. — За что нас так преследуют всю жизнь! — а сама тихонько спрашиваю:
— Что делать дальше?
Он так же тихонько отвечает:
— Проси.
Увели Ивана. Бросил он на меня взгляд — долгий, понимающий, словно бы прощался со мной, с товарищами. И я опять кинулась к немцу. Сую ему в руки характеристику, подписанную Лантухом.
— Прочтите, герр комендант, и вы увидите, какой это замечательный человек.
— Вижу, вижу, — говорит не так сухо, как раньше, комендант. — Вы хорошие люди, но есть же среди украинцев и плохие, коммунисты, партизаны, потому и к вашему Ивану такое отношение.
Тут вошел какой-то пожилой офицер в форме “СС” — видно, начальник коменданта. Они поговорили о чем-то по-немецки: я почувствовала, что речь идет обо мне и эсэсовец соглашается с комендантом.
— Мы бы отдали вам Ивана, — сказал комендант, когда эсэсовец вышел, — но документы на него уже отправлены в пересыльный пункт.
Это значило, что я опоздала, — завтра Ивана повезут в киевское гестапо.
Я взмолилась:
— Разрешите мне самой пойти за ними. Я думаю, что там тоже есть благородные люди.
И комендант разрешил.
Все складывалось так удачно, что я даже не верила своему счастью. Мы со свекровью отправились в пересыльный пункт. Немец-офицер распечатал пакет, удивленно покачал головой, но ничего не сказал, отдал мне бумаги Ивана.
Вышел ко мне Иван. Вернули ему одежду.
— А золото вы должны оставить, — предупредил комендант. — Приказ фюрера.
Я расхрабрилась, говорю:
— Нет такого приказа, герр комендант. — Гляжу, Максим усмехается, достает золотую монету и кладет на стол перед ним.
Немец взял:
— Пусть это останется у меня на память о такой хорошей украинской семье, как ваша.
А Иван, как только мы отошли от лагеря, сказал:
— Надо скорее освобождать Жоржа. Пропадет. Здесь у него слишком много знакомых.
Дудкин работал раньше в этом лагере и за отказ выехать в Германию был приговорен к расстрелу. Но ему удалось бежать. Чтобы его не узнали, по совету Кудри он обмотал лицо шарфом и старался не выходить из барака.
Максим в тот же вечер разработал план освобождения Жоржа. Идти за ним должна была Женя Бремер. Она получила пропуск за Днепр и явилась в лагерную комендатуру. Женя была “фольксдейч”, и разговор с ней был иным. Ее приветливо встретили, особенно когда узнали, что она пришла сюда в поисках сына — “бедного немецкого мальчика Адольфа, мобилизованного большевиками, который сейчас томится в лагере вместе с этими ужасными украинцами”.
План Максима удался. “Бедного Адольфа” искали офицеры, фельдфебели, солдаты и, конечно, не нашли. Женя плакала и, уже прощаясь, как-то вскользь, словно бы вспомнив что-то не очень важное, обронила, что здесь сидит еще один украинец, невинный человек, муж ее подруги немки, и назвала фамилию Жоржа. Дудкина выпустили из лагеря. Еще один выкарабкался из пропасти. Выкарабкался, чтобы назавтра опять шагать над бездной.
Снова оперный театрУ Кудри был большой праздник — связь с Центром все же удалось установить. К нему прилетели из Москвы два связиста. Правда, из-за сильного зенитного огня их сбросили не в районе Киева, а где-то над Каменец-Подольской областью.
Почти три недели продолжался рейд этих отважных людей. Их ловили, они пробирались лесами, обходя населенные пункты, ловко избегая полицейских кордонов, несколько раз ускользали от облавы и наконец, больные и измученные, пройдя 650 километров пешком, добрались к Максиму.
Он надежно запрятал своих гостей, подлечил их, дал возможность отдохнуть и потом, проводил из города, передав с ними важные сообщения Центру. Между прочим, он докладывал, что первого мая одна из его групп организовала крушение эшелона с боеприпасами и войсками на перегоне Киев — Жмеринка, а вскоре еще более крупное крушение в Дарнице. Он сообщал также и о других диверсиях, в том числе и о том, что им удалось обрезать тормоза и пустить с откоса к Подолу трамвай, переполненный немецкими офицерами.
В эти дни Максим узнал, что в Киев прибывает крупный руководитель нацистской партии, министр оккупированных областей Розенберг. Оккупантам надо было усилить вывоз в Германию рабочей силы, продовольствия, металла. Прилетел также гаулейтер Украины Эрих Кох. На совещание были вызваны все гебитцкомиссары, штадткомиссары и другие высшие административные чиновники Украины. Труппа оперного театра готовилась к большому концерту, на котором должны были присутствовать Розенберг и Кох.
