Леонид Млечин - Мир приключений 1985. Сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов
Я надел свой единственный модный пиджак в клетку, галстук, дареные запонки «Монарх». В коридоре глянул в запыленное зеркало, доставшееся мне, как и все остальное, вместе с корпунктом. Ну что же, вполне респектабелен. Гражданин со страниц таллинского журнала «Силуэт». Можно отправиться в кафе Дома ученых, как говорили в этом городе, к «графу Бадени», где собираются к вечеру все местные модники.
В кафе было прохладно и спокойно. Музыкальный автомат играл песню «Маричка». В баре, у стойки, парень и девушка пили горячий шоколад.
— И вам? — спросил бармен.
— Нет, мне кофе.
— С сахаром?
— Нет, с солеными орешками, — сказал я.
Бармен одобрительно кивнул. Всем известно, что в этом городе производят лучшие в мире шоколад, детский трикотаж и туристские автобусы, а также великолепно солят орешки.
Парень и девушка сидели на высоких стульях, как птицы на жердочке. Он положил руку ей на плечо. Что делать? Теперь так модно — носить клетчатые пиджаки, как я, и класть руки девушкам на плечи — как он…
— Глаза и губы говорят больше слов! — со значением произнес парень.
— Зубы! — неожиданно для самого себя сказал я. — Золотые зубы!
— Вы нам? — спросил парень.
— Нет, — сказал я. — Это я разговариваю сам с собой. Извините.
— Бывает! — прозвучало за моей спиной. — Так обычно начинаются сложные психические явления. Поначалу человек произносит вслух непонятные слова… Затем принимается кусать окружающих. Финал известен.
Я обернулся. И встретился взглядом с Николаем Николаевичем — одним из двадцати восьми членов местного отделения Союза писателей. Впрочем, Николай Николаевич, насколько я мог судить, был отличным парнем и способным человеком. Его очерки мне нравились. А еще больше — статьи на музыкальные темы. О нашем театре он писал так вдохновенно и пафосно, что, читая статью, как-то забывали, что речь идет не о Большом, не о Ла Скала и не о Метрополитен-опера. А вот с его повестями и романами я так и не удосужился познакомиться.
— В чем дело, тезка? — спросил он у меня. — Какая-нибудь неприятность? Не скажу, чтоб на вас не было лица. На вас лицо есть. Но, на мой взгляд, не ваше собственное — у кого-то заимствованное.
— Чепуха, — сказал я. — Различные глупости в голову лезут. Почему-то вмешался в чужой разговор. Хоть валерьянку пей! Например, сейчас хочется поманить бармена пальцем и на ухо сказать ему: «Каждая курица хмурится!» Как бы он повел себя?
— Наши с вами настроения совпали. А у меня на языке еще большая дичь, — кивнул Николай Николаевич. — «Хотел бы лорду я въехать в морду!» Ну, кто победил?
Рассмеялись одновременно.
— На сцену не тянет?
— А вы меня помните по сцене?
— Конечно, — сказал Николай Николаевич. — Хороший Онегин намечался. Я ждал от вас многого. Увы!
— И слава богу, что «увы»!
— С какой стати вы так скверно о себе самом думаете?
— Я думаю о себе хорошо. И считаю, что вполне мог бы стать Лисицианом областного масштаба. На республиканский, не говоря уже о всемирном, не потянул бы.
— На ниве журналистики чувствуете себя уверенно?
— Прочнее. Хотя нынешняя журналистика — не нива. В ней теперь много нив. Кстати, что за маскарон смотрит на нас?
— Это не маскарон. Это горельеф. Портрет бывшего владельца дворца графа Бадени. Он еще в минувшем веке…
— Уехал в Вену и так далее. Все знаю. Но что за фантазии украшать стены собственными портретами? Почему этот Бадени так ехидно усмехнулся?
— Да кто его знает! Вот уж сто лет глядит он со стены на тех, кто входит сюда. Вероятно, граф не считал, что после него хоть потоп, и хотел хотя бы одним глазком взглянуть на потомков. Но все же что с вами?
Я заказал еще кофе, рассказал Николаю Николаевичу о вчерашнем визите Марины и о сегодняшней телефонной беседе с Флорой. Николай Николаевич слушал спокойно, внимательно, а потом сказал, хитро поглядывая на меня:
— Теперь начну удивлять вас я. Все правда: действительно, несколько певцов с явными голосовыми дефектами внезапно, ни с того ни с сего, запели. Не скажу, чтобы они где-то раздобыли себе необыкновенные голоса. Нет. Скорее, крепкие и добротные. Но знаете, что лично меня больше всего удивило? Менялся характер звуковедения.
— Именно это и говорила Марина.
— Значит, вы напрасно на нее рассердились.
— Но согласитесь, ведь не может же все это быть реальностью. Что за внезапно возникающие голоса? При чем тут вставные зубы? У меня впечатление, что кто-то взялся меня дурачить. Специально сговорились и решили свести человека с ума.
— Да, — элегически произнес Николай Николаевич. — Да, все оно, конечно, так, но и немного не так… В конце минувшего века одна нью-йоркская газета объявила конкурс на самый короткий рассказ о привидениях. Первую премию получил Марк Твен. Цитирую по памяти: «Я сел в омнибус и сказал соседу: «Объявили конкурс на рассказ о привидениях! Вот чудаки! В наши просвещенные времена привидения полностью вывелись». Сосед искоса посмотрел на меня. «Вы так думаете?» — спросил он. И с тихим завыванием растаял в воздухе». Вот и весь рассказ.
— Очень хорошо! — сказал я. — С привидениями все ясно. С тихим завыванием они уже давно растаяли в смоге, который теперь висит над всеми большими городами. А что за история происходит на корреспондентском пункте? Может быть, меня таким образом хотят отсюда выжить? Странно. Ведь я еще не успел выступить ни с одной критической статьей.
Николай Николаевич допил кофе, почесал затылок, а затем изрек:
— Полностью с вами согласен. Моцартов с помощью таблеток и операций, пусть даже сложнейших, мы никогда не получим. Напрасно Сальери пытался алгеброй гармонию поверить. Никогда не будет создана электронная машина, которая сможет стать Пушкиным. Никогда не будет аппарата, который пел бы, как Шаляпин. Ведь Шаляпин был не просто испускающим те или иные звуки организмом, а великим артистом. Чтобы стать великим артистом, надо чувствовать искусство, ибо познать его, как можно познать основы агротехники, невозможно. Настоящее искусство, по моему мнению, всегда не столько следует закону, сколько нарушает его. И никогда нельзя будет понять характер этих нарушений, построить их график… Впрочем, это отдельный разговор. В основе каждого подлинно художественного явления лежит элемент новаторства. Но мы говорим не о Карузо и не о Шаляпине, а об обычных средних певцах с добротными голосами. Не перебивайте, я еще не все сказал. Более того, ведь есть тонко чувствующие, хорошо ощущающие музыку люди, которым, казалось бы, не хватает самой малости — небольшого, даже не очень богатого по тембру голоса. Кажется, получи они его — мир смогли бы удивить.
