Леонид Фомин - Солнце красно поутру...
Но и тут не погиб лосенок.
Однажды с веселым громом пролилась над тайгой гроза. Умыла деревья, напоила просохшую землю. Взбодрилось, заликовало лесное население. Очнулся от тяжкого забытья и лосенок. Встал, подошел к светлой лужице и… увидел себя. Вислогубый, горбоносый, с влажными печальными глазами. Конечно, лосенок не мог догадаться, что это он сам, и принял собственное отражение за счастливую встречу с другим лосенком. Ах, как хотелось ему быть с ним, с этим другим лосенком! Он наклонился еще ниже и робко коснулся вздрагивающими губами воды, будто поцеловал брата. Но вода расплеснулась кругами, и все исчезло…
Лосенок напился, поднял голову. Нет, не видать брата. Медленно побрел по лужайке. То ли от слабости, то ли от сильных запахов воспрянувших после грозы трав все кружилось перед глазами. Покачиваясь, лосенок прошел к молодой осине и лег в тени ее веток.
Утром другого дня он почувствовал голод. Не вставая с лежки, выщипал перед собой всю траву. Еще полежал и поднялся. Обобрал листья на нижних ветвях осины. К другому дереву перешел. Но вскоре устала больная шея, голова стала никнуть к земле. Приглядел лосенок кудрявую вербу, забрался под нее и заснул, чтобы встать через час уже окрепшим и бодрым.
Могучий инстинктПришло время, когда тоска по родичам совсем одолела волка. Затосковал не на шутку, в одиночестве жить не может. И как-то утром, еще до солнца, побрел к урману. Осторожно ступает зверь, ко всему прислушивается, принюхивается.
С некоторого времени волк почувствовал, что за ним неотрывно следят чьи-то глаза. Пугала и угнетала эта скрытая слежка. Вовсе невыносимо стало сейчас, вблизи от того места, где пригрезилась волчица. Довершая всевозрастающий страх, неожиданно из-под самого носа с шумом сорвался глухарь. Так и прирос волк к земле. И лишь когда утонули в лесных потемках последние звуки полета, опомнился зверь, двинулся дальше.
Не обмануло предчувствие. За ним давно следили чужие глаза. Это были волки — хозяева здешнего леса. Вышел из-за укрытия гривастый волчина, решительно направился к старику. Задрожали у того поджилки, с места сойти не может. А стоит хорохорится, этак браво поднял голову, навострил дряблые уши. Знает серый: малейший шаг к отступлению, выдай свою трусость и слабость — и пропал. Сам не раз расправлялся с такими. Поравнялся волчина, обнюхал незваного гостя. Бесшумно, как тень, появилась волчица. Остромордая, дымчато-серая, смотрит издали желтыми глазами. Старый волк ни жив ни мертв. Убежать бы, да поздно. Догонят и разорвут! Не затем сюда шел старик…
И лег как ни в чем не бывало. Вытянул голову на траве, смирнехонько смотрит куда-то в сторону. Ведь больше ему ничего и не надо, с волками бы только быть.
Хозяева-звери не тронули старого волка. Лишь подальше увели волчат. А вскоре привыкли к навязчивому соседу. Ценой безупречного унижения заслужил он доверие у чужих волков. Старик не лез близко к логову, не мешал им ни в чем, и, может быть, только эта покорность хранила ненадежный мир.
Летние дниШли летние дни. Шумной, полной забот жизнью были наполнены леса. Молодые птицы вылетали из гнезд, звери покидали крепи.
Выпадало мало дождей, и приглушенная зноем растительность завядала раньше срока. Звонко шумели усохшие травы, бледнел на березах лист. Обмелели горные реки, пересохли ржавые топи болот. Под жгучим солнцем понуро млели лишенные влаги высокие тростники.
Только лесные травы еще не испытывали засухи. В неудержимом росте они сплелись, перевились и вылегли ковром. Дополняя пестроту цветения, в травах там и тут проглядывали ягоды. Много в то лето уродилось ягод.
Беззаботно поживал медведь Драно Ухо. Неузнаваем стал. Округлились бока, вздулась шея. Как и весной, день его начинался с восходом солнца. С первой песней зарянки зверь отправлялся на любимые ягодные места.
Уже давно, поспела земляника, скоро созреет черника. Ел мишка ягоды очень охотно, не считаясь со временем и трудами. С рассвета до потемок пропадал на ягодниках. Собирал не по ягодке и не по две — это ведь мука! — загребал их лапищами вместе с травой и стеблями. В местах медвежьих обедов все было смято, измусолено, пучки изжеванной травы валялись кругом.
Позднее мишка ел и черемуху, и смородину, и рябину. Рябина была хоть не так и вкусна, но уж больно пленила обильными гроздьями.
Завидущими глазами смотрел Драно Ухо на сухую осину — высоко в дупле был пчелиный рой. Нескончаемой вереницей летали пчелки в дупло. Соблазнительно пахло от осины. Но попробуй залезь туда! Пчелы дружно отстаивали свои кельи. Сунулся как-то и с позором удрал. Набились в шерсть, в уши, изжалили всю морду. И все же каждое утро приходил сластена послушать тихозвонную осину. Послушает — и с тем обратно убирается. Видит око, да зуб неймет…
Но больше всего любил мишка малину. Бывало, не только днем, но и ночью он пасся в малиннике. В поисках этой ягоды зверь часто делал переходы.
Наступила пора менять шубу. Чесались бока, и медведь шоркался о деревья, оставляя на коре и сучках тусклую бурую шерсть.
Во второй половине лета с медведем приключилось непонятное. Забыл про ягоды, забыл про мед и, беспокойный, слонялся по лесу с утра до ночи. Даже любимая ягода малина перестала занимать медведя.
И вот Драно Ухо исчез.
Далеко за Калиновкой, в тенистом еловом лесу, жила медвежья семья — медведица и три медвежонка. Один медвежонок был больше и старше других как раз на год. Малыши — назойливые и задиристые. Они здорово надоедали старшему брату — пестуну. Пестун от них даже ревел, но обижать не смел. За это мамаша давала хорошую взбучку.
Семья жила в родном околотке, на берегу заросшей речки. Заросли ольхи и черемухи были настолько густы, что совсем закрывали реку. В сумрачной чаще медведи наделали троп и чувствовали себя в безопасности.
Медвежата любили купаться. В жаркие дни они не обсыхали до вечера. В перерывы между купаниями вместе с матерью жевали смородину, мягкие стебельки, выбирали из травы гусениц и жучков. Еще ходили в соседний кедровник за орехами. И орехов, и ягод, и грибов было в достатке у глухой лесной речки.
И вот однажды утром, когда медвежата еще спали, донесся отдаленный треск кустов. Мать вскочила, вскочили и медвежата. Удивленные, они далее привстали на задние лапы. Медведица не на шутку встревожилась. Живо собрала детишек и, подталкивая мордой впереди себя, повела их глубже в заросли. Один медвежонок в спешке запнулся, свалился с тропы, заскулил. Рявкнула мать, схватила его зубами за шиворот и снова толкнула за братьями. Но поздно было скрываться. Кто-то их догонял.
