Николай Шагурин - Тайна декабриста. Сборник повестей
Профессор Томас Кларк Моррисон, возглавлявший кафедру математики и кибернетики, вышел из учебного корпуса, и день встретил его мягким солнечным теплом, ласковым дуновением ветерка и трепетом листвы пышно распустившихся деревьев, которыми был засажен центральный участок университетского городка. Сейчас, после семимесячного пребывания в аудиториях, где в воздухе так и летали кварки, спины и биты, интегралы Лебега и мартингалы, эргодические теоремы и цепи Маркова [39], он чувствовал потребность на несколько часов отключиться от этих архимудреных понятий и побыть… просто человеком.
Профессор расправил плечи и с наслаждением потянулся. Впрочем, лицо его тотчас снова стало серьезно: предстоящие каникулы с рыбной ловлей в горных озерах, прогулках на каноэ и купаньем были омрачены некоторыми чрезвычайно неприятными обстоятельствами. Моррисон нахмурился и зашагал к бытовому корпусу, где на первом этаже находилась студенческая комната отдыха с маленьким баром.
Когда в дверях появилась его представительная фигура, облаченная в серый костюм и неизменную мягкую сиреневую сорочку, студенты с боцманскими бородками приветствовали профессора гулом, полным доброжелательности: Моррисон был в университете самым популярным преподавателем.
Истоки этой популярности следовало искать в личном обаянии и демократичности профессора — без заискивания перед студентами, без потачек в учебе. Моррисон относился к студентам, как старший товарищ к своим преемникам в науке. Кроме симпатий он снискал, что, пожалуй, важнее, глубокое и искреннее уважение студенчества, естественно не допускавшее фамильярности, — оно было завоевано фундаментальными знаниями, творческим подходом к важным научным проблемам, оригинальными трудами. Все это у некоторых из его чопорных и менее талантливых коллег вызывало зависть, переходящую порой в раздражение.
Рэймонд Уинслоу, преподаватель биологии, выдающаяся бездарность, с кислой миной говаривал Моррисону:
— Ну что вам за охота лезть в студенческую компанию? Вашей научной репутации совсем не идет якшанье с этими бройлерами. Я слыхал, вы с ними даже в карты играете…
Как и ожидал Моррисон, в клубе за двумя столами уже расположились игроки в бридж. Его тотчас пригласили принять участие. Профессор направился к стойке, выпил бокал пива, закусил парой сэндвичей и подсел к играющим.
Как только сдали карты, к той же стойке подошел худощавый, черноволосый и черноглазый, смуглый молодой человек. Моррисон кивнул ему: это был его любимый ученик, студент предпоследнего курса Эдвин Поули. Убежденный холостяк, профессор Моррисон в душе считал этого талантливого юношу за сына, гордился им, относился к нему очень сердечно и потому был к нему требовательнее, чем к другим студентам.
А Эдвин Поули был талантлив ярко, размашисто. Прогресс техники по его глубокому убеждению зиждился на трех китах: математике, кибернетике и физике. Этим трем наукам он отдавался с равной страстью. Когда перед ним ставили какую-либо математическую задачу, он прежде всего стремился понять ее физический и даже инженерный смысл. С уверенностью можно было сказать, что в лице Поули наука и техника получит не только выдающегося математика, но и самобытного конструктора в области электроники.
Поули блестяще сдал переходные экзамены на последний курс, но вид у него был самый мрачный. Хлопнув две больших рюмки чистого виски, он оперся о стойку, опустил голову и задумался.
Профессор покосился на Поули, он знал причину этой мрачности. Правительство преподнесло студенчеству к экзаменам “сюрприз”: конгресс утвердил законопроект о значительном сокращении числа стипендий студентам высших учебных заведений [42]. Инициатором этой затеи явился Чарльз Брукс, генерал из тех, кто в народе получил прозвище “горилл”: воина во Вьетнаме требовала денег и денег. И солдат.
В числе первых из списков стипендиатов был вычеркнут Эдвин Поули: его выступления на студенческих митингах против этой разбойничьей войны не остались незамеченными. По этому поводу Моррисон и Поули имели накануне разговор. Поули ходил, как в воду опущенный, и профессор всячески пытался ободрить его.
— Вы уже знаете? — спросил Моррисон.
— К несчастью, да.
— Вы читали, что заявил на пресс-конференции этот пентагонский заправила? “Нам сейчас нужны солдаты, а не студенты…”
— Так и сказал?
— Да.
— Какой идиот!.. В общем, положение таково: в канцелярии меня уже поставили в известность, что если я пожелаю остаться в университете на последнем курсе, то должен внести за лекции, пользование лабораториями и общежитие 2550 долларов. Вы знаете, таких денег у меня нет и взять негде.
— Но, но, мой мальчик, не горюйте. Вам остался всего один год, а у меня есть кое-какие сбережения. Вы возьмете у меня взаймы, и все будет улажено…
— Я безмерно благодарен вам, профессор, но не могу принять это благодеяние.
— Почему?
— Вы представляете себе, какой погром предстоит?
— Представляю. Я недосчитаюсь в своих аудиториях четвертой части слушателей…
— Так посудите: как я смогу глядеть в глаза товарищей, которые останутся в наступающем учебном году за бортом университета? Меня и так уже кое-кто величает “любимчиком”…
Профессор задумался. Дело, действительно, было слишком серьезно и масштабно, чтобы решить его таким путем. Он отчетливо представлял себе трагедию не одного, а сотен Поули, Смитов, Джонсов…
— Но, в самом деле, неужели ничего нельзя было предпринять, профессор?
— Что можно било сделать, когда всюду задают тон “медные каски”. Нужно подумать о том, что можно предпринять сейчас. Кое-что я уже пробовал.
— “Фонд Морли”? — Эдвин вопросительно поглядел на профессора.
— Вы угадали. Я говорил с самим Морли. И этот выживший из ума старый денежный мешок сказал мне: “Польза от образования сомнительна, а вред очевиден. Образование — благодатная почва для распространения подрывных идей…”. Вот и толкуй с ним.
— А “Национальная студенческая федерация”? А “Ассоциация помощи молодежи и студентам”?
— Под этими вывесками скрываются сети для улавливания душ. Обе организации субсидируются ЦРУ. Это — грязные деньги, и их не следует касаться.
— Что же делать?!
Этот вопрос уже не первый день занимал мысли профессора Моррисона. Даже сейчас, когда он играл в бридж, а Эдвин клевал носом у стойки. Первая партия была сыграна, и, пока пересдавались карты, разговор зашел о “методе Монте-Карло”, получившем широкое применение в промышленности. Всем был известен вклад профессора Моррисона в разработку этого метода.
