Остин Райт - Островитяния. Том второй
— Откуда начинать?
— Ах, раскройте наугад.
Я прочел притчу о женщине, которая отвергла влюбленного в нее мужчину, поскольку тот был женат, но сохранила глубокую привязанность к нему. Потом она вышла замуж за другого, и у них родилось много детей. Прошло несколько лет, и из жалости к первому воздыхателю, по-прежнему страстно желавшему ее, она отдалась ему. Обоих ждали крах и разочарование. На жалости, которую испытывала женщина, нельзя было построить благополучный союз. Ее дар оказался злом; мужчине — жаждущему — вместо глотка воды предложили краюху хлеба.
— Все совершенно ясно, — сказала Наттана, которую откровенность притчи, похоже, смутила гораздо меньше, чем меня, но я держался того мнения, что мужчина может настолько сильно желать женщину, что причина ее уступки вообще окажется не важна.
— Что до нее, согласен, — сказал я, — но представьте, что он просто желал ее.
— «Ее»? То есть вы хотите сказать, лишь ее тело? Он хотел большего!
— Но то, что он получил, лучше, чем ничего.
— Нет, оно было отравлено. Жалость — всегда яд для человека, чье чувство достаточно глубоко, жалость, снисходительность, самопожертвование — все равно.
— Но если ваше чувство не так глубоко… — начал было я.
— Если вы уверены, что у вас обоих оно не так глубоко! Но беда в том, что двое людей бывают в равной степени… ах, ну, скажем, искателями наслаждений.
С любопытством слушал я ее, думая, откуда набралась она этих мыслей: слова ее звучали так уверенно и определенно, словно основывались на некой строгой моральной системе.
— Откуда вам это известно, Наттана? — спросил я.
— Эти знания составляют часть моего воспитания, — ответила она чопорно.
— Вы хотите сказать, — не отставал я, — что обычно один из двоих испытывает анию…
— Нет, я вовсе не это имела в виду. Я подразумевала двух людей, любых людей, испытывающих друг к другу любые чувства. И даже, если это апия, оба не обязательно должны искать только наслаждения.
— Но разве апия — это не только наслаждение?
— Нет, она может значить гораздо больше.
Я растерялся. Получалось, что апия и ания не совпадали с теми разновидностями любви, которые я знал: чисто плотским влечением и влечением душевным, духовным, переходящим в плотскую любовь.
— Апия может сводиться только к плотскому наслаждению, — говорила между тем Наттана, — но ания может быть и влечением, которому не хватает лишь одного — желания жить совместной жизнью… На самом деле все это очень просто.
— Для вас — может быть, — сказал я.
— Проста идея, но не явление, — ответила девушка. — Прочтите мне еще притчу, если вы не против.
Я понял намек и перелистнул несколько страниц. В следующей притче рассказывалось о женщине, любившей мужчину, многоопытного в общении с другими женщинами. Она сгорала от любопытства, но уважала сдержанность и скромность своего возлюбленного. Узнав о ее мучениях, мужчина изъявил готовность рассказать ей все, что та захочет. Любопытство женщины как рукой сняло. С нее хватило и того, что она может узнать все, если пожелает.
— Мне всегда нравилась эта притча, — сказала Наттана.
Я признал, что она мне тоже понравилась, хотя мне и казалось, что большая любовь вряд ли страдает любопытством.
— А про меня вам хотелось знать? — спросила Наттана.
— Хотелось, но, правду сказать, я узнал меньше, чем хотел.
— Я поняла — когда вы так много рассказывали мне про себя по дороге из Тиндала.
— А вы интересовались мной, Наттана?
— Очень, хотя совсем не удивлялась тому, что узнавала… Хотите, я еще расскажу вам о себе?
— А вам самой этого хочется?
— Да, хочется, — ответила она, растягивая слова.
Я выжидательно умолк.
— Вы похожи на человека, который — ах, простите! — ни разу в жизни никого не поцеловал.
— Да, только один раз, очень давно. И ни разу я так долго не держал женскую руку в своей, как вашу.
Про объятие я решил не упоминать.
— А я целовалась, и даже несколько раз. Но только однажды — серьезно. Это случилось два года назад. Я вдруг почувствовала себя взрослой, и мне захотелось, чтобы этот мужчина обладал мною. Но он не хотел жениться на мне, да и я не хотела выйти за него, наверное. С ним я поняла, что это значит — принадлежать другому. Мы не только целовались, Джонланг. Мы говорили о том, стоит ли мне отдаться ему, и решили, что нет. Мы оба так решили, и мне не пришлось особенно страдать. Он по-прежнему очень нравится мне, но между нами все кончено. С моей и с его стороны.
— Но все же вы страдали, Наттана?
— Я повзрослела. Может быть, в этом и состояло страдание. Он был прав только в том, что научил меня желать чего-то, что было мне не нужно. В этом одном он ошибся. Я простила его… Мы могли бы написать об этом притчу, правда? Главное тут в том, что человеку не следует делать что-либо наполовину.
Мне неожиданно стало стыдно. Быть может, Наттана косвенно хотела упрекнуть меня? Или она предлагала пойти дальше?
— Наттана, — сказал я, — вы отчасти имели в виду нас?
— Не знаю! — выкрикнула она. — Да, отчасти… Вы собирались навестить меня в Верхней усадьбе, даже если теперь вы вдруг передумали. Мы можем далеко зайти. По крайней мере мне так кажется.
Она умолкла.
— Мне тоже, Наттана, — быстро сказал я.
— И это не так, как с другими, когда все ясно и можно выбирать: жениться или нет. Ах, нам так далеко до этого, я знаю, но разве мы не можем честно признаться себе?..
— Да, Наттана, и мы сделаем так, — ответил я, хотя при мысли о женитьбе на Наттане я почувствовал неуверенность, слабость, словно я неожиданно очутился в ловушке.
— Я скажу вам, что я думаю, если вы будете со мной откровенны. Я не смогла бы поехать в Америку, Джонланг, не смогла бы жить там. И я не мечтаю выйти за вас. И все-таки я стала совсем другая — даже сама не понимаю как, — это невероятно.
Теперь я уже не чувствовал себя затравленным и пойманным, напротив, меня избегали, мне отказывали, я почувствовал прилив гнева.
— Предположим, что невозможное свершилось, что тогда? — вскричал я.
— Тогда у нас все будет как у всех!
Мы глядели друг на друга в запальчивости, с любовью и почти ненавистью одновременно.
— Так, значит, мы можем честно признаться себе? — настаивала девушка.
— В чем?
— В своих чувствах.
— Да, Наттана.
— А вы что чувствуете, Джонланг? — И она сделала жест руками, ясно говоривший: «Вот чего вам хочется».
Сердце мое забилось, я взглянул на ее нежные пухлые губы. Но как мог сказать я это на островитянском языке, в котором было так мало уклончивых слов?
