Джеймс Кервуд - На равнинах Авраама
Бой тамтамов и барабанов, удары деревянных гонгов смешивались с человеческими голосами и собачьим лаем. При первых звуках клича Тайоги индейцы, несшие шест со скальпами, начали спускаться с холма. Предводитель и остальные воины последовали за ними. Шли гуськом. Туанетта и Джимс занимали место в середине цепи. На обоих надели широкие ошейники из оленьей кожи, а у Джимса к тому же отобрали оружие. Воины шли не спеша, чеканя шаг, и никто из чих не нарушал молчания ни словом, ни шепотом. Море факелов приближалось. Его волны заливали ложбины, выплескивались из них и, докатившись до ровной, поверхности, образовали два бурных огненных потока. Воины, несшие факелы, приблизились к ним, опередив Тайогу и остальной отряд ярдов на сто. Туанетта видела, как они вошли в полосу света, и в то же мгновение голоса дикарей взмыли к небу. Тайога остановился и возобновил путь лишь после того, как воины первого отряда со своей ужасной ношей дошли до конца огненного строя.
Туанетту охватила странная слабость; казалось, еще немного, и она лишится чувств. Давно забытые рассказы про индейцев — рассказы, которые она слушала с самого детства и которые заставляли содрогаться сердца тысяч жителей пограничной полосы, — вдруг разом ожили в ее памяти. Леденящие кровь истории о жестоких пытках и мщении, о сожжении заживо и человеческих страданиях. Она слышала их от отца, захожих вояжеров, соседних фермеров. Она помнила название ожидающего ее и Джимса испытания: им предстояло пройти по Le Chemin de Реи — Огненной Дорого. Многие не выдержали ее и умерли. Изжарились в огне смоляных факелов. Ослепли. Были убиты дюйм за дюймом. Так ей рассказывали.
Когда их осветил первый всполох факелов, Туанетта взглянула на Джимса. Она боялась только за него. Ее Тайога не убьет, не позволит, чтобы пламя коснулось ее. Она знала это так же твердо, как и то, что Огненная Дорога ожидает их. Джимс повернулся к девушке и ободряюще улыбнулся.
Воины двигались по-прежнему медленно. Они были похожи не на людей из плоти и крови, а на бесчувственных призраков. Высоко подняв голову, расправив плечи, плотно сжав челюсти, выступали они между двумя рядами соплеменников, словно отправляя погребальный обряд. Незаметно для себя Джимс подхватил ритм их шагов, и вскоре разверстая пасть огненного чудовища поглотила отряд.
И вновь все погрузилось в тишину, прерываемую только мерным топотом ног, треском и шипением горящей смолы, дыханием множества людей. Ни слово, ни крик, ни протянутые в нетерпении руки матери, ни взмах руки возлюбленной, ни имя, сорвавшееся с уст жены, не нарушали суровости триумфального шествия воинов Тайоги. Эта живая картина деталь за деталью выжигалась в мозгу Туанетты. Девушка видела пристальные взгляды мужчин, женщин, мальчиков, девочек, младенцев — в их глазах светились не злоба, не желание причинить боль, но нескрываемое любопытство, почти дружелюбие. Вдруг у Туанетты защемило сердце: она увидела обращенное к ней с улыбкой грустного привета на губах белое лицо в обрамлении массы волос, отливающих золотом в факельном свете. В обеих шеренгах стояли белые женщины, и одна из них, такая же молодая девушка, как сама Туанетта, радостно махала ей рукой. Молодой индеец украдкой взглянул на нее, и глаза их на мгновение встретились.
— Опичи! — тихо позвала Туанетта, и девушка чуть не бросилась к ней. — Опичи-Малиновка!
Туанетта произнесла полное имя белокожей возлюбленной Шиндаса, и в этих двух словах излилась ее надежда, почти уверенность в том, что любовь и счастье живут даже там, где она ожидала встретить только мрак и трагедию.
Смоляные факелы громко трещали, языки пламени плясали па ветру, но ни одна искра не упала на пленников. Никто не метнул в них злобного взгляда, никто не сжал кулаков, не поднял руки. Все, что слышала Туанетта на земле своих близких, было ложью. Индейцы убивали врагов на войне, по ни над кем не издевались, никого не подвергали пыткам. Они не вырывали глаза, не протыкали живых людей острыми прутьями. Они были такими же мужчинами, женщинами и детьми, как все другие мужчины, женщины и дети. Туанетта понимала, что открытие это она сделала с некоторым опозданием.
Но если бы она расслышала приглушенный шепот по обеим сторонам прохода, то могла бы сделать еще одно важное открытие.» Это — дочь Тайоги. Это — дух Сои Ян Маквун, возвращенный нам во плоти. Вместе с ней к нам вернется удача, засияет солнце, придут радость и свет — ведь Сои Ян Маквун вернулась из пруда, из смерти, чтобы снова жить среди нас «.
Однако ни дикий рев голосов после шествия воинов, ни оглушительный бой барабанов, ни подбрасывание в воздух горящих факелов, ни благодарные возгласы индейцев ничего не сказали Туанетте о том, как любил народ Ченуфсио Серебряную Тучку.
Обширное поле вновь погрузилось во тьму. Отряд уже шел между кострами. Рядом с Туанеттой шагал Тайога. Джимс исчез. Девушка не заметила ни как он ушел, ни как на его месте оказался старый сенека, и обнаружила, что Джимса нет среди воинов, — только когда увидела, что вместе с предводителем стоит в центре плотного кольца индейцев. Круг со всех сторон освещало пламя костров, и Туанетта наконец догадалась, что должно произойти нечто такое, в чем ей будет отведена куда более важная роль, чем скальпам, прибытие которых предшествовало торжественному появлению Тайоги. Но где же Джимс? Почему его нет среди тех, кого она обводит внимательным взглядом? Страх просочился в кровь Туанетты и смертельным холодом сковал ее существо. В красноватом свете костров ее глаза казались еще более темными, лицо более бледным, и вся она походила на привидение.
Тайога начал говорить. Звук его голоса ободрил Туанетту, но она продолжала искать глазами Джимса. Поначалу речь старого сенеки лилась спокойно, в ней звучали те же богатые низкие ноты, которые низвергались в долину со скалы. Но вот голос старика дрогнул от волнения. Тайога описывал пруд, где умерла Сои Ян Маквун, коварство злых духов и торжество индейских богов, вернувших Серебряную Тучку ее народу. Рассказ Тайоги был коротким. Старый воин заговорил громче. На его жестоком, покрытом шрамами лице появилось выражение необычайной нежности, и Туанетта поняла, что Джимс вне опасности, хотя по-прежнему не видела его. Наконец Тайога закончил и несколько мгновений стоял, воздев руки к небу. Вокруг все шумело. Затем он произнес одно-единственное имя — Опичи. Малиновка сорвалась с места и подбежала к ним. Тайога снял с Туанетты ошейник, бросил на землю и наступил на него ногой. По кругу прошел шепот. Тайога застыл, скрестив руки на груди, и Туанетта почувствовала, как Малиновка тянет ее за собой.
У края круга девушки задержались. В течение некоторого времени никто не проронил ни слова, не двинулся с места. Кольцо за спиной вождя сенеков разомкнулось, и па площадку вступил Джимс, по бокам которого шли Шиндас и еще один воин. От изумления Туанетта приоткрыла рот и едва не вскрикнула. Джимс изменился до неузнаваемости. Он был обнажен до пояса и раскрашен красными, желтыми и черными полосами. Казалось, его лицо покрывают глубокие Красные надрезы. Густые светлые волосы молодого человека но индейскому военному обычаю были связаны пучком, и из них торчало перо в знак того, что он убил человека. По приказу Тайоги из кольца индейцев вышли седой старик со сморщенным лицом и человек помоложе, согнувшийся почти пополам. За ними шла маленькая девочка. Старика звали Вуско — Облако. Человек помоложе был его сын Токана — Серая Лиса. Когда-то он очень гордился этим именем; до того, как упавшее на его вигвам дерево изуродовало ему спину, он был самым быстрым бегуном племени.
