Остин Райт - Островитяния. Том второй
— И куда она может пойти?
Я перечислил обычные увлечения американских женщин. Потом мне пришло в голову, что у моей воображаемой жены могут быть дети. А они требуют такого ухода!
— И где они буду жить сначала?
— В той же квартире.
— А не в деревне? — воскликнула Наттана в крайнем удивлении.
— Только во время каникул.
— И жене некуда будет увезти их из города, чтобы начать их воспитание? — спросила девушка, поднимая ко мне свое круглое лицо.
— Нет.
— Значит, деревня…
— Только во время каникул.
— А если дети не будут отнимать у нее все время, сможет ли она делать что-нибудь для себя: вырезать по камню или ткать?
— Сможет, но большинство замужних женщин не занимаются этим, к тому же есть ткацкие фабрики.
Она снова уронила голову на руки и задала еще несколько вопросов, на которые я ответил вкратце. Потом они прекратились.
— Теперь все совершенно ясно, — сказала Наттана отсутствующим голосом.
Я привел еще несколько вспомнившихся мне примеров. Девушка молчала… О чем она думала? Она лежала тихо, расслабленно, словно спала или дремала. Я не видел ее глаз — только краешек щеки, круглую голову, заплетенные косы.
— О чем вы думаете, Наттана? Может быть, хотите спросить что-нибудь еще?
— Нет! И так понятно, — отвечала она низким, грудным голосом.
Настроения ее были непредсказуемы. Казалось, она в растерянности и грустит. Вдруг она резко села. Она отлежала щеку, и теперь на ней горело красное пятно.
— Что думаю об этом я — женщина другой страны, воспитанная по-иному? Я думаю, что это ужасно — жить так скученно, в постоянных тревогах, не имея места, где можно просто побыть одному, всего в нескольких комнатах, принадлежащих кому-то еще! И потом — алия… Не понимаю, как можно жить так да еще просить женщину разделить с вами такую жизнь?!
— Для многих людей нет иного выхода, да и этот не так уж плох. У нас много интересного. И кругом столько жизни!
Предубежденность Наттаны обезоруживала, я был задет.
— Что же до предложения разделить такую жизнь, — продолжал я, — то, если женщина любит вас, она с радостью согласится. Это будет уже не только ваша, но и ее жизнь.
— Не понимаю, как она может согласиться.
— Вы — островитянка.
— Я не понимаю, как вы можете, Джонланг!
— Я — американец, — сказал я, тем не менее с болью чувствуя, что и мне непонятна моя былая жизнь.
Наттана посмотрела на меня, в ее зеленых глазах сверкнул гнев. Ссора казалась неминуемой, но внезапно взгляд девушки изменился. Уголки глаз набухли блестящей влагой.
Что-то в моих словах ранило ее. Я сделал шаг к скамье, желая сказать то, что мог сказать в свое оправдание. Я увидел руку Наттаны, и мне захотелось взять ее в свою.
Но стоило мне приблизиться, девушка поднялась и подошла к очагу. Раскаяние и сочувствие к боли, которую я причинил ей, вылилось в пылкое желание завладеть ее рукой. Я взял безвольно повисшую вдоль тела руку, она напряглась, стремясь вырваться. Отдернув руку, Наттана загородилась от меня плечом.
Потом, сдвинувшись немного к краю, она повернулась ко мне.
— Я очень сожалею, Джонланг! — прозвучал ее высокий звонкий голос. — Ах, Джонланг, вы разрываете мне сердце! Давайте больше не будем говорить об этом.
— Пойдем на улицу.
— Да, скорее!
Мы разошлись по своим комнатам, чтобы облачиться в плащи и непромокаемые сапоги. Это дало нам время успокоиться.
Лицо Наттаны посвежело, будто она только что умылась, глаза горели.
— У меня идея! — сообщила она. — У Файнов наверняка найдутся сани, можно покататься с горы.
Мы разыскали Мару, которая сказала, что сани в амбаре, и посоветовала, какой склон лучше выбрать.
— Уже довольно поздно, — добавила она. — Почему бы вам не взять с собой ужин? А когда вернетесь, напою вас горячим шоколадом.
Еду быстро уложили, и мы не мешкая отправились за санями, чтобы найти гору еще до темноты. Солнце уже почти село, и сумерки спустились в долину, но свет все еще падал на вершины холмов, окружавших ферму Кетленов. Воздух был морозный и прозрачный, синее небо — чисто. Тени дрожали и переливались.
— Мы могли уже давно выйти! — сказала Наттана оборачиваясь, она шла впереди по хрустящему насту. Покрытый сверху сверкающей корочкой, снег под ней был рассыпчатым и легким, как пыльца.
Чистый морозный воздух пощипывал щеки и бодрил. От лихорадочного состояния, вызванного нашим долгим разговором дома, не осталось и следа, кроме желания взять руку Наттаны в свою.
Сани, которые мы нашли, были в полном смысле слова сани, с двумя широкими плоскими полозьями и сиденьем, сплетенным из воловьих ремней, шедших крест-накрест, наподобие лыжных креплений. Очень легкие, сани тем не менее были и достаточно длинными, чтобы на них могли усесться двое. Мы направились к склону, указанному Марой, и, широко распахнув калитку изгороди, отделявшей сад от луга, стали подниматься вверх по безупречно гладкой снежной поверхности; каждый тянул сани со своей стороны за ремень. Они скользили по насту, не проваливаясь. Когда мы достигли верха, перед нами открылся спуск: он тянулся сотни на две ярдов, теряясь между стволами садовых деревьев, воткнутых в снег, словно метелки из тонких прутьев. Склон лежал совершенно нетронутый.
Оба мы были без шапок, но нам было жарко после подъема. Мы сняли плащи, и я развернул сани.
— Я буду править, — сказал я.
— А вы умеете?
— Я уже катался.
Наттана уселась верхом на сани и согнула ноги, поставив их на полозья. Я встал на колени позади нее, держа одну ногу на весу.
Выглядели мы несколько неустойчиво.
— Готовы?
— Готова, — прозвучал высокий взволнованный голос Наттаны. Я оттолкнулся…
Сани набирали скорость. Мягкий ветер овевал наши лица. Сад внизу мчался нам навстречу.
Сани подбросило — еще немного, и нам удалось бы удержаться, но сани все же перевернулись, и я, закрыв лицо руками, полетел вперед, мягкая снежная пыль забилась в нос, рот, запорошила глаза.
Я поднялся. Пустые сани катились вниз. Неподалеку отряхивалась от снега Наттана. Она не ушиблась и хохотала, белая с ног до головы, с седыми, как у Деда Мороза бровями и волосами.
Поймав сани, мы снова поднялись на вершину холма, согласившись, что нам не хватило ловкости. Я принес извинения, в чем, впрочем, не было нужды. Снег попал Наттане за шиворот, и она то и дело встряхивалась и похохатывала.
— Можно, я снова буду править?
— Конечно! Я вполне вам доверяю.
Наттана легла на сани, заняв всю их длину, так что мне едва удалось примоститься сзади. Снова я оттолкнулся, сани, клюнув носом, заскользили вниз. Бьющий в лицо воздух едва давал дышать, но теперь я рулил более умело — достаточно было слегка нажимать на полоз. Волнующий момент настал, когда мы достигли места, где перевернулись в первый раз; сани подбросило, но все же они выпрямились и спуск продолжался. У границы сада земля ушла из-под нас. Мы пролетели по воздуху, приземлились, ощутив упругий толчок, заскользили между деревьями и постепенно замедлили ход.
