Василий Ефименко - Ветер богов
В один из осенних дней Гуров вызвал Эдано и вручил ему пачку открыток.
— Всему вашему взводу, как лучшему! Это для приветов на родину. Наше правительство разрешило пленным переписку через Красный Крест. Когда все заполнят открытки, принесите. Их будут зачитывать по радио на японском языке.
Взволнованный Эдано бегам бросился во взвод.
Радость и сомнения. Узнают ли дома о них, будут слушать радио или нет? А если у кого нет приемника? И слушают ли советское радио в Японии? Раньше запрещали.
— Услышат! — убежденно заявляет Савада. — Хорошая весть всегда найдет себе дорогу!
Механик был мудрым человеком. Хорошая весть, особенно корда её ждут, действительно найдет себе дорогу, хотя пути её бывают извилисты и неожиданны. Так случилось и на этот раз.
Мелкий токийский делец Судо, называвший теперь себя бизнесменом, прогорел. Его последний бизнес — торговля контрабандными сигаретами я продуктами — закончился крахом. Он совершил ошибку, поскупившись на “подарок” чиновнику из районного полицейского управления, и тот конфисковал “товар”. Компаньон — американский сержант — надул своего японского коллегу, и “фирма” Судо обанкротилась.
Судо мучительно искал выход. Нужны деньга, нужен оборотный капитал. Но кто их даст ему без гарантии?
У него осталась единственная ценность — американский радиоприемник. Первоклассный аппарат с пятью диапазонами и клавишным управлением.
“Продать приемник?” — подумал Судо. Он подошел, включил его и стал бесцельно шарить по эфиру. Сквозь треск, шум и оглушительное завывание джазов прорвался вдруг чистый женский голос:
— Через несколько минут мы будем передавать приветы на родину от японских военнопленных из Советского Союза!
Судо пожал плечами, выключил приемник и отошел. Но тут в его голове мелькнула спасительная мысль. Он торопливо включил приемник, схватил чистый лист бумаги и приготовился записывать.
Через полчаса воспрянувший духом Судо выводил на почтовых открытках:
“…Уважаемый господин Оно. Бели вы желаете узнать, где находится ваш сын ефрейтор Эдзи, вышлите сто иен по прилагаемому адресу. Гарантия… С уважением…”
Позднее к передачам “Приветы на родину” прислушивалась воя страна. Некоторые японские газеты перепечатывали письма, и эти газеты шли нарасхват.
Первым в батальоне письмо с родины получил Савада. Он потряс перед Эдано тонким листком бумаги, заключавшим все горести и радости, накопившиеся за время войны, и всё повторял:
— Живы! Жена, дочки, мать! Все живы! Понимаешь?
Потом, помрачнев, сообщил:
— А сестра и вся её семья погибли в Хиросиме. На кого они бросили атомную бомбу, мерзавцы! Подавиться бы им ею самим!..
Атомная бомба! Только здесь, в России, пленные узнали, что скрывалось за слухами об “огненной бомбе”. Гнев против этого преступления разделяли в батальоне все: и те, кто стоял в одной шеренге с Савадой, и те, кто питал к русским тайную злобу.
Эдано тоже волновался, ожидая почту, а письма всё не было. Многие уже получили ответы, и не только на приветы, переданные по радио, но и на почтовые открытки.
Когда Эдано уже потерял надежду получить весть от деда и, по совету Савады, хотел написать старосте поселка, долгожданное письмо пришло. Было это в холодный декабрьский день. Из штаба прибежал Савада и, сунув в руки Эдано узкий желтый конверт, отошел. Он не знал, какие вести — радость или горе — принес другу.
Эдано сразу узнал почерк. Дед! Жив!
Дрожащими, непослушными пальцами он осторожно вскрыл конверт.
“Внучек! Какая радость — ты жив! Хвала ботам — они сохранили тебя…
А какая радость для твоего отца…”
Отца?! Кровь отлила от головы, и лиловые иероглифы расплылись перед глазами Эдано. Он снова впился в письмо.
“…а какая радость для твоего отца. Он в Токио. Меня в полиции обманули. Отца твоего посадили пожизненно в тюрьму, где сидел главный коммунист Токуда.
…У Намико умерла мать. Теперь она живет у меня, и я с Тами нянчу правнука — твоего сына…”
Ноги подогнулись у Эдано, и он сел прямо на настил, не замечая ни мороза, ни ветра. Лицо его покрылось красными пятнами. Стоявший в стороне Савада подошел и участливо спросил:
— Плохие новости, друг?
— Нет. Помолчи! — шепнул Эдано пересохшими губами и снова взялся за письмо.
“…нянчу правнука — твоего сына. Шустрый мальчишка, такой же разбойник, как ты. Намико боится писать тебе. Ведь она родилась в год тигра…”
— Плевал я на тысячу тигров! — во весь голос крикнул Эдано, распахивая шубу.
— Какие тигры? — удивленно переспросил Савада.
— Желтые! Полосатые! — Эдано обнял своего бывшего механика.
7
Письма, письма… Они всколыхнули в памяти прошлое, перед каждым вставали образы дорогих, любимых людей, картины родного края. И, чего скрывать, тоска по дому стала острей.
А жизнь в батальоне шла своим чередом. Постепенно пленные становились заправскими строителями. Второй дом рос куда быстрее. Эдано от имени взвода вызвал на трудовое соревнование другие подразделения и был крайне удивлен, когда вызов принял Хомма. Бывший поручик уже не надеялся на скорую перемену в настроениях пленных и старался замаскироваться поглубже и понадежнее. Он видел, как офицеров, которые упрямо держались за старые порядки, заменили другими по единодушному требованию их же подчиненных. Пленные сами называли фамилии тех, кого они желали бы видеть своими командирами, и русское командование шло им навстречу. О поклонениях в сторону дворца императора все забыли.
“Опасно, очень опасно!” — терзался по ночам Хомма, но продолжал вести свой “кондуит”, занося в него всех “неблагонадежных”. Список рос, и он иногда зло и горько шутил сам над собой, что лучше бы ему просто взять полный список личного состава батальона.
К письму от отца, которое пришло позднее, Эдано внутренне был подготовлен
“Сын, — писал отец. — Смотри вокруг внимательнее Страна, в которой ты сейчас живешь, — будущее человечества… Надеюсь, мы с тобой будем в одних рядах!”
В тот же день Эдано спросил Гурова
— Скажите, кто может быть коммунистом?
— Тот, кто разделяет Программу Коммунистической партии и готов бороться за её идеи.
— А я могу стать коммунистом?
— Думаю, что сможете. Но вам нужно получше узнать, что такое коммунизм, чего добиваются коммунисты.
— Спасибо! А если мы в батальоне создадим коммунистическую организацию?
— В батальоне, из пленных? Это невозможно. По Гаагской конвенции о содержании военнопленных, в лагерях не разрешается создавать политические организации. Мы только помогаем вам понять, как важно вовремя схватить за руку тех, кто готов разжечь военный пожар, причинить страдания народам. Вот вернетесь на родину и поступайте так, как вам подскажет совесть!
