Аркадий Вайнер - Искатель. 1972. Выпуск №1
— Может быть, это действие соленого тумана… вода прореагировала с молекулами почвы… Но посмотрите, как еще неясна, как расплывчата на вид эта почва!
Флери наклонился, разглядывая красный песок.
— Вот и ветер поднимается, — заметил я.
Он быстро выпрямился.
— Что вы говорите?
— Я сказал, что ветер поднимается. Разве вы не слышите его шум в сосняке?
— А разве вы не видите, что туман неподвижен и, значит, ветра нет и не может быть?
— Но вы вслушайтесь.
— Да, но этот шум… шум ветра… он идет справа…
— Ну так что же?
— Справа сосен нет! Это не шум ветра.
— А что же тогда?
— Сейчас мы узнаем. Этот проклятый туман рассеивается.
Освещенность усиливалась с какими-то утомительными колебаниями. В то же время холод уменьшался. Круг видимости расширился. Появились неясные предметы: камни, пучки травы. Присмотревшись к ним, геолог вскричал:
— Смотрите!
Но тут откуда-то из непроницаемой глубины раздался резкий вопль — хриплый, свирепый трубный клич, напомнивший мне зверинцы, цирки, зоопарки…
Бледнея, мы смотрели друг на друга расширенными глазами, в которых начинала проявляться одна и та же невероятная догадка.
Флери был испуган, но все же прошептал упрямо:
— Вы ботаник: рассмотрите-ка эти травы!
Но, охваченный инстинктом самосохранения, я весь превратился в один судорожный порыв к бегству. Мне захотелось умчаться отсюда и бежать, бежать без оглядки. Флери удержал меня.
— Стойте на месте, ради всего святого! Я не знаю в точности, где мы находимся… Обрыв должен быть где-то здесь, совсем близко. Вы можете упасть. И потом, — прибавил он повелительно, — вспомните, кто вы, черт возьми! Подумайте о своем звании. Мы должны благословлять то, что с нами происходит. Никто не может быть достойнее нас, чтобы наблюдать такие явления! И сказать только, что все это кончится лишь докладом в той или иной секции института!
Эта нотация вернула мне хладнокровие.
— Согласен, — сказал я. — Но согласитесь и вы, что можно же потерять рассудок, увидев посреди Шампани ТРОПИЧЕСКИЕ ТРАВЫ и услышав…
— Погодите! — прервал он, протянув руку в предполагаемом направлении обрыва. — Вот что вы считаете ветром!
— Оно усиливается… Это не ветер!
— Я вам не подсказывал.
— Это шум реки… или потока… Большой реки…
— Внимание! Вот что-то новое, Шантерен!
Дрожащий свет все продолжал усиливаться, и вокруг нас вырисовывались предметы; один из них, поближе к нам, казался качающейся колонной, суживавшейся кверху. Позади нее проступали другие стройные стволы. Однако было бы неверным сказать, что туман рассеивался. Предметы не появлялись, как выходящие из дымки, — они обрисовывались словно бледным карандашом, а потом принимали форму, словно изваянные из этого же летучего материала. Они создавались из тумана. И самый шум реки казался звуком, присущим туману, как присущей ему казалась теплая свежесть со смолистым запахом.
— Ах, Шантерен! Дерево! Там!
— Боже мой!..
Вершина колонны выходила из неизвестного. Это был пучок листьев. Перед нами выросла пальма. Мы видели ее в неверном, трепещущем свете, который все время деформировал ствол и заставлял его извиваться, как змею. За нею возникала целая пальмовая роща, колеблемая теми же волнами.
Так пляшут отражения в воде у берега. Все, что мы видели вокруг себя, трепетало и переливалось. Кроме того, видимость все время проходила через чередование света и тени. И я не замедлил открыть, что затронуто у нас было не только зрение. Смолистый запах усиливался от прилива к приливу; шум реки был чередованием форте и пиано, а теплота возрастала толчками, подчинявшимися фантастическому всеобщему ритму: все эти усиления и ослабления совпадали в точности, будь они слуховыми, обонятельными или зрительными.
Они сглаживались, однако, по мере того, как местность освещалась. Туман прояснялся, как изображение на экране, когда его наводят на фокус при колеблющемся освещении. Фотографам легче понять другое сравнение, — с изображением, появляющимся на пластинке, покачиваемой в ванночке с проявителем. С каждой секундой невероятный пейзаж становился яснее, прочнее, глубже. Круг — вернее, цилиндр — видимости достигал уже шагов двадцать в радиусе, когда Флери-Мор сделал вывод:
— Это мираж, как в пустыне. Только это мираж особенный, ОХВАТЫВАЮЩИЙ НАС; он дает не просто иллюзию оазиса над озером вдали, а иллюзию того, что мы НАХОДИМСЯ где-нибудь в Африке или еще где-то.
— Да, — прибавил я, — действительно, особенность его заключается в том, что он нас окружает. А сверх того он затрагивает не только зрение, но и слух и обоняние.
— Превосходно! Это мираж, при котором мы видим, слышим и обоняем то, что находится очень далеко от нас. В пространстве есть и какая-то — хотя бы односторонняя — зрительная, слуховая и обонятельная связь между тем местом, где мы находимся в действительности, и тем, которое проецируется на туман вокруг нас. Я знал, что красный песок… Посмотрим, Египет, не правда ли? Нет…
— Нет, — повторил я, изумленный и взволнованный. — Южнее… Я думаю… мне кажется… это все экваториальные растения… Но вот нопалы… баобаб… И все-таки…
— Что такое?
— Боже мой! Флери, это… этот веер на пальме, словно павлиний хвост… вон там, просвечивает в тумане… Вы узнаете его?
— О, это невозможно! Ди-хо… дихотом Капской области… или Мадагаскара…
— Да, Флабеллярия Ламанонис! Из Капской области, с Мадагаскара — или ИЗ ТРЕТИЧНОЙ ЭПОХИ!
— Из третичной эпохи? Что вы говорите!
— Присмотритесь! Взгляните на эти древовидные папоротники рядом с нею!
— Это осмондии… Цейлонские осмондии…
— Нет, нет! Это ВЫМЕРШИЙ вид!
— Вы уверены?.. Ах, ну конечно! Смотрите, смотрите, это пальма… ЗОНТИЧНАЯ ПАЛЬМА!.. А что еще? Олеандры… камфарные деревья… мирты… береза!
— Виноградные лозы! Плющ! Орешник!
— Да, покрытосеменные.
Тут шум воды усилился до того, что мы круто повернулись в ту сторону. Там был туман, и красный песок спускался туда отлогим склоном. Шум за завесой утих. Брызнула пенистая волна и грациозно рассыпалась шуршащим кружевом. За нею последовала другая, шумная, как водопад. Песок увлажнился, зашипела пена, полетели брызги…
— Море! — пробормотал я. — Море, которое было здесь миллионы лет назад!
У края прибоя чернели два утеса.
— Значит, это мираж не только в пространстве, — заявил в полном восторге Флери-Мор. — Это еще мираж и во времени!
— Это мираж только во времени, — возразил я. — Место, где мы себя видим, — это и есть то, где мы находимся в действительности. Все дело в том, что мы сдвинулись во времени, но в пространстве мы не двигались. Смотрите сами!
