Александр Кулешов - Пересечение
— Ну уж!
— Вот тебе и «ну уж»! Не ссоримся, потому что умные, каждый знает свое место в хозяйстве, не пойдет же на заставе водитель машины водить собаку, например. Так и у нас, я осуществляю общее руководство, а ты замечательный исполнитель, я…
— Ты воображала и одержим манией величия, — перебивает меня Зойка. — «Общее руководство»! Скажите, пожалуйста! Да ты без меня шага в жизни не ступишь, споткнешься!
— Я! Да я…
Мы тогда чуть ли не первый раз в жизни поссорились. Помирились, как сами понимаете, вечером, ложась спать. На следующее утро, сладко потягиваясь, Зойка сказала:
— Понимаешь, никогда не ссориться — это все-таки ненормально. Вот поорали, зато смотри, как сейчас хорошо. Вроде как бы исполнили неприятный, но необходимый долг, и «опять сияют небеса…».
— Замечательный тезис, — ворчу, уплетая завтрак, — давай тогда установим график: ссора по понедельникам с трех до пяти, в четные числа начинаю я, в нечетные — ты…
— С тобой невозможно разговаривать на философские темы, — вздыхает Зойка и выпроваживает меня из квартиры.
Это были самые счастливые месяцы моей жизни, казалось мне тогда. Потом пришли еще более счастливые.
Наступил день, когда меня вызвали в отряд и сообщили: а) о присвоении очередного звания, б) о назначении начальником заставы, в) о том, что эта застава совсем в другом месте.
Я расставался с ребятами с грустью. Они, по-моему, тоже жалели о моем уходе. Особенно печалился Божков.
— Да, это потеря, это потеря… — горестно вздыхал он, словно провожал меня на кладбище, а не к новому, более высокому назначению. — Где теперь такого найдешь, — простодушно повторял он, и, совсем уж разоткровенничавшись, признался: — Я ведь за тобой, Андрей, как за каменной стеной был.
Мне его жалко стало, но и возмущался я порядком.
— Слушай, Женя, — сказал, — ну нельзя в армии жить, как ты живешь, прости, за чужой счет! Ты хороший парень. Да и офицер неплохой, службу знаешь. Но здесь ведь не профсоюзное собрание, где о директоре говорят, — можно выйти покурить или наклониться носок поправить, когда резолюцию голосуют. Сегодня я, завтра — другой подходящий зам, старшина подходящий, а дальше? Нельзя в армии без ответственности, без решений. И причем мгновенных…
— Да, да, ты прав, — сокрушался Божков, — ну что делать, если у меня такой характер?
— Менять характер, — говорю жестоко, — или профессию.
Такой вот у нас был прощальный разговор.
Старшина прокашлялся и произнес «речь»:
— До свиданья, товарищ старший лейтенант (подчеркнул), не сомневаюсь, еще встретимся. Я хороших людей всегда хочу еще разок встретить!
Марфа Григорьевна откровенно вытирала глаза платочком, о чем-то шепталась с Зойкой, от чего та краснела и моргала. Бабские секреты. Солдаты, как я почувствовал, тоже жалели о моем отъезде. Вот это меня больше всего и взволновало. Я понял, что главная моя дружба в жизни — будет всегда с солдатами, с подчиненными. С начальниками может сложиться или не сложиться. Они будут меняться, солдаты — нет. Они будут всегда, и неважно, что сегодня это Бовин, Чернобай или Иванов. Теперь это всегда будут мои солдаты, за которых я в ответе, и чье уважение, дружбу, да чего там говорить — любовь — обязан заслужить. Иначе грош мне цепа как офицеру! Как ни странно, Зойка, мне показалось, испытала меньше огорчений и сожалений. Ее больше всего беспокоила моя дальнейшая судьба — какие будут начальники, какие офицеры, справлюсь ли с новыми обязанностями и т. д. Сначала удивлялся, потом понял, для нее главное — я. И сколько бы перемен в моей судьбе ни наступило, всегда главным буду оставаться я. Что ждет меня, хорошо ли мне, я, я, я, — вся ее забота и боль. Как же мне повезло с Зойкой. (Повторяюсь? Ну что ж, я сто раз могу повторять.)
В Москву по дороге не заезжали. Было бы странным ехать тысячи километров на запад, а потом тысячи на восток — посчитало начальство. Оно, наверное, право. А так, трое суток пути, и мы на новом мосте.
Вроде бы все как всегда — белые домики за оградой, высоченная вышка, песочная дорожка, огороженная низким штакетником, не очень искусно положенным, на щитах изображения пограничников, в стороне спортивный городок, вольер… Двое офицеров — заместитель и замполит, один женат, другой холост, толковый старшина, хорошие солдаты…
Обычная служба. Только теперь я — начальник заставы, главный. Эх, спасибо Божкову, что был он таким тюфяком, что фактически я уже был начальником, что научил меня, каким не надо быть. Теперь у меня подготовочка будь здоров!
Зойка сразу обустроилась, с женой зама тут же установила контакты, а через два месяца уже работала в школе. Поселок здесь был поближе и побольше. Что ж, Зойка тоже приобретала опыт в своей нелегкой профессии офицерской жены.
…На этой заставе я пробыл не очень долго. Как выяснил, мои предшественники тоже. Сдается мне, что начальство именно здесь проверяло вновь назначенных начальников застав. Почему — не ведаю. Застава как застава. Но пути начальства, а равно и высокие его мысли, как известно, неисповедимы…
И вновь наступил день, когда мы с Зойкой собрали пожитки и направились к моему новому месту службы, в Северо-западный пограничный округ.
На этот раз в Москву заехали, совпал отпуск. Поэтому ни на какие моря не поехали, а весь отпуск с удовольствием «плескались, окунувшись в Москву» (выражение Зойки).
Всех повидал, со всеми друзьями повстречался, родителей ублажил. Дед прослезился, увидев внука — бравого офицера-пограничника. Даже пробормотал, что дело свое сделал на земле, вон какого вырастил, можно теперь и помереть. Все его устыдили, и он повинился, сказал, что помрет не раньше, чем вырастит моего сына. Зойка, конечно, краснеет. Я ей потом говорю:
— А что, прав дед, пора готовить пополнение нашим родным пограничным войскам.
— А если дочь? — спрашивает.
— Значит, подругу пополнению.
— Ладно, — соглашается. — Давай договоримся, до следующей заставы.
Что-то не видел Борьку Рогачева, звонил, мне туманно ответили, что, мол, за рубежом. Жаль, давно не виделись, но уж такая у него планида — по заграницам болтаться.
Я порой думаю о нем.
Какой разной жизнью мы живем. Наверное, кого ни спроси — каждый скажет: «Что тут сравнивать!» Действительно, один живет в Парижах и Мадридах, весь в роскошной жизни. Другой — в пурге и стуже, в пустынях и болотах, не спит, не ест, ходит под пулями, и вообще кошмар!
Но если серьезно, то ведь мы оба счастливы (надеюсь, во всяком случае, что он тоже). Просто у каждого из нас свое понятие о счастье. При одной мысли, что мне пришлось бы надолго уезжать от моих гор, пустынь и лесов, вести светскую жизнь — меня тоска берет. (Как и Борьку, наверное, при мысли о далеких пограничных заставах.)
