Сборник - В исключительных обстоятельствах 1986
– Попарься за двоих, – пошутил он. – Жалко, пропадает такой мировой пар.
Из бани мы пошли искать Полякова, чтобы сделать перевязку по-настоящему. Но Полякова не было.
По дороге мы узнали, что сегодня городское комсомольское собрание и на повестке дня очень важный вопрос.
– Пойдем на собрание, – предложил Венька. – А потом опять поищем Полякова. Мне не хочется пропускать собрание. Интересно, ребят встретим…
– Вот видишь, не надо было тебе ездить сейчас в Воеводский угол, сказал я, заметив, как Венька все время морщится.
– Почему это не надо? – возмутился он. – Очень даже надо было. И очень хорошо, что съездили. Я кое-что зацепил…
– А вдруг плечо опять раздурится? Может стать совсем худо.
– Это ерунда. Поляков мне все наладит. У меня же хорошо заживлялось. Он сам говорил. И сейчас тут есть приезжий доктор Гинзбург. Если он только не уехал…
– Теперь тебе, наверно, придется лечь в больницу.
– Нет, я не лягу. Как вот просохнет земля, я опять поеду в Воеводский угол. Нам и сегодня не надо было всем сразу уезжать оттуда. Это мы немножко сплоховали.
– Но это ж начальник так хотел, – сказал я. – Мы уж за это не отвечаем. Мало ли, что он…
– Нет, отвечаем, – вдруг перебил меня Венька. – Мы за все отвечаем, что есть и что будет при нас. Мы же все-таки не дрова и не бревна…
И так он это резко сказал, зажмурившись от боли в плече, что мне запомнились на всю жизнь и эти слова, и лицо его запомнилось при этих словах – какое-то особо выпуклое, напряженное, с глубокой складкой меж бровями.
– А к этой Кланьке Звягиной ты опять зайдешь, если поедешь в Воеводский угол?
– Опять зайду.
– Значит, она тебя задела?
– Задела.
– А Юлька?
– Что Юлька? – Он сердито посмотрел на меня, будто я его в чем-то упрекнул. Потом опять зажмурился. И немного погодя сказал: – Юлька это… я даже не знаю, как это объяснить… Одним словом, я такой девушки еще никогда не встречал. И, наверно, больше не встречу. Она даже снится мне. Я про нее почти все время думаю. Что бы ни случилось, а я все время думаю про нее. Будто она смотрит на меня. Нет, я, наверно, другой такой больше никогда не встречу.
Это он впервые так откровенно сказал о Юльке, о том, что она интересует его. И сказал это с затруднением, может быть, потому, что у него сильно болело плечо.
– Ну, – отчего-то смутился я, – как это можно заранее говорить? Ты с ней еще даже не познакомился. А вдруг она в разговоре окажется не такая…
– Пусть. Мне это все равно. Для меня она заранее умнее всех. И меня умнее. Хотя я себя сильно умным не считаю. Я доверчивый очень. Но меня еще никто не обманывал, кому я доверял…
– А эти бандиты тогда сбежали – Лазарь Баукин и другие? Ты же не знал, что они сбегут из бани. Ведь действительно ты не знал?
Мы проходили среди голых и мокрых деревьев городского сада, что раскинулся над рекой. Лед уже набух, побурел. Вот еще неделя, другая – и он вздыбится, взорвется, загрохочет и медлительно поплывет далеко-далеко, в Ледовитый океан.
Венька остановился над обрывом и стал пристально вглядываться в даль, где чернела тайга, а над нею повисли подсвеченные заходящим солнцем грязноватые облака. Где-то там, под этими облаками, мы и были сегодня. Там лежит в треугольнике меж гор и рек Воеводский угол.
Я подумал, что Веньке не хочется отвечать на мой вопрос, что я затронул его слабое место. Чтобы выйти из неловкого положения, я сказал:
– Ведь к человеку в душу не залезешь. Откуда можно узнать, что у человека на душе? И с Лазарем Баукиным тогда нехорошо получилось. Ты ему поверил… И все мы ему поверили. А он вдруг убежал. Но, может, он сейчас себя оправдает. Прокурор пока помалкивает…
– Все это ерунда, – проговорил Венька и сделал такое движение, точно отталкивал от себя что-то крайне неприятное. – Лазарь Баукин мне не родня, и никаких обещаний не убегать он никому не давал. Была плохая охрана – он ушел. А в душу мы все равно обязаны залезать – в любую, если нас поставили на такую работу…
И опять стал пристально вглядываться в даль, в сторону Воеводского угла, где притаились те, кого мы должны выследить, выловить и даже уничтожить.
Мимо нас прошли Узелков и какой-то незнакомый нам сухощавый молодой человек в очках и в модной финской шапке с кожаным верхом и с барашковой опушкой. Они не заметили нас.
– Надо идти на собрание, – оглянулся на них Венька.
И мы пошли.
В толстостенном помещении клуба имени Парижской коммуны, где недавно еще жили монашки, было сумрачно и тихо.
Мы прошли по узенькой каменной лестнице на второй этаж, в буфет.
Здесь сидели за столиком и пили лимонад Яков Узелков и тот незнакомый нам молодой человек, уже снявший финскую шапку.
У молодого человека было детское, пухлое лицо в докторских очках, темные, гладко причесанные волосы и заметно хилые, покатые плечи, которые он все время как бы суживал, будто ему холодно. В зубах он держал тонкую трубку с длинным чубуком.
– Познакомьтесь, ребята, – показал нам Узелков на своего собеседника. Это Борис Сумской. Вы о нем, наверно, слышали? А это, – представил он нас, – местные пинкертоны…
За такие слова Узелкову в другое время сильно попало бы. Но сейчас мы не хотели ссориться с ним при постороннем человеке, при таком особенно, как Борис Сумской, о котором мы, конечно, слышали. Он часто писал в губернской газете фельетоны о попах и о религии, и было известно, что он работник губкома комсомола.
– Пинкертоны! – посмотрел он на нас и тихонько засмеялся, будто перекатывая в горле горошину. Однако протянул нам руку и сказал: – Очень приятно.
Обижаться было бы глупо с нашей стороны, тем более Борис Сумской, наверно, и не хотел нас обидеть. Просто ему показалось остроумным то, что сказал Узелков.
– Борис, – кивнул на Сумского Узелков. – Борис Аркадьевич будет сейчас делать доклад о религиозном дурмане. А перед докладом по его инициативе будем разбирать дело некоего Егорова. Борис Аркадьевич придает этому делу особое значение…
– Да, я считаю, это будет полезно для всей городской организации, вынул изо рта трубку Сумской. – Надо учить людей, вот именно, на конкретных примерах. А дело Егорова может послужить прекрасной иллюстрацией…
Мы не знали, кто такой Егоров и что у него за дело. Но Узелков нам тут же все объяснил:
– Егоров работал на маслозаводе, был, понимаете, комсомольцем. И однако, вместо того чтобы бороться против поповского дурмана, сам некоторым образом принял недавно участие в религиозном обряде, в так называемом крещении ребенка…
– Хорош! – улыбнулся Венька. – Значит, работает и нашим и вашим?
