Николай Коротеев - Циклон над Сарыджаз
«Очень важно, что тебя старались убить, а не завладеть оружием, — подумал инспектор. — А бинокль?»
Бинокль он тоже нашел в яме.
«Котомка и плащ в балагане Комолова. Комолов… Комолов… Он, выходит, стрелял? Где ж он сейчас? Что делает?»
Мысли прояснялись с каждой минутой, и Семен воспринимал это как удивительную радость. Инспектор снова отметил про себя, что двигаться он сможет свободно.
И тогда старший лейтенант решил: основное, что ему необходимо сделать прежде всего, — вернуться к балагану.
«Так вот и явиться? — остановил себя Шухов. — Что мне нужно узнать? Обстоятельства своего ранения? Да. Причину, почему в меня стреляли? И это. Но не только. Надо разобраться в сути дела. Смогу ли? Пока ещё тот или те, которые решили меня убить, чувствуют себя в безопасности. Спокойные они или нет — другое. Но в относительной безопасности они не сомневаются. Выходит, следили за мной.
Прав был Дисанги.
Но в чем моя ошибка? В том, что пошел один? Пошел я всё-таки не один. Я не знал, что Дисанги так сразу сдаст после неудачной охоты. Возвращаться за кем бы то ни было поздно. Преступник улизнул бы…
Хватит рассуждать. Надо идти… Попробовать разобраться в происшедшем. Воскреснуть я могу в любую минуту. И это мой козырь».
Ещё поднимаясь из распадка, Семен увидел поодаль свет костра и постарался припомнить окружающий рельеф, чтоб подойти как можно ближе и ничем не выдать себя. Он обогнул долинку, в которой находился балаган Комолова, и зашел со стороны кустов чертова перца, густых, почти непролазных. Обойти их стоило большого труда. Пришлось следовать за всеми капризными извивами растений, росших в виде размашистых полумесяцев, и не заблудиться в их лабиринте.
Он не мог знать, что поступает так же, как и Гришуня, о существовании которого инспектор и не слышал.
Устроившись у прогала в листве, метрах в пятнадцати от костра, Семен Васильевич увидел у огня двоих.
Взволнованный, в шапке, сдвинутой на затылок, Антон Комолов говорил, прижав руки к груди:
— Ты не представляешь… Ты представить себе не можешь, как я тебя понимаю! Григорий Прокопыч, не убийца вы! Не хотели вы убить инспектора. Я же понимаю. Вы не представляете, как я вас понимаю.
— Чего тут… — отмахнулся Гришуня, потупив голову. — Понимай, не понимай — стрелял-то я. Спасибо за дружбу.
— Нет, так нельзя. Это не по справедливости.
Комолов покачивался из стороны в сторону как бы от сильного волнения и какого-то душевного восторга, понять который инспектор пока не мог.
— Чего тут… Справедливость… Кто станет разбираться? Убит человек, старший лейтенант милиции. Это пойми, Антоша! Да и кто тебе поверит?
— Мне-то и поверят! Молод, струхнул в сумерках, когда шум услышал. Поверят, обязательно поверят! Ты не сомневайся. Услышал шум — кинул пулю.
— А ты шум-то слышал?
— Шум?
— То-то и оно. Не слышал. Какой там шум был? Не было шума. Ветки заиграли и будто медведь полез.
— Я так и скажу. Мне поверят.
— Надо же, — вроде бы не слушая Комолова, продолжал Гришуня. — Надо же так… И вся жизнь насмарку, все дела и вообще… мечты. А как много хотелось сделать!
«Кто ж этот Гришуня, Григорий Прокопьевич? — спросил себя инспектор. — Не знаю, не видел, не встречал такого… Откуда он? И что такое «важное» делает?»
— Теперь — крышка! — продолжал Гришуня. — Кто поверит опытному человеку, что так обманулся?
— Не согласен? Не согласен со мной? — вскочил Антон.
— С чем? Ерунда…
— Не согласен? — крикнул в запальчивости Комолов и сжал кулаки, словно собирался кинуться на Гришуню. — Так я сам пойду и заявлю, что стрелял я! А ты… ты нарочно взял всё на себя, жалея мою молодую жизнь!
— И я не старик.
— Тем более мне поверят! Мне-то, как ты говоришь, колония. Потому что несовершеннолетний. А тебе…
— А где доказательства? Где они, Антоша?
— Доказательства? Стрелял ты из моего карабина. По ошибке схватил. Перепутал. А я скажу — нет! Я стрелял из своего карабина, который выдавать мне было не положено. Подтирочка в документах сельсовета. С такими доказательствами мне и согласия твоего не нужно. Пойду и заявлю! И не видел я тебя и не знаю совсем. Совсем не знаю!
— Вот на этом-то тебя и поймают, Антоша, — казалось бы, ласково проговорил Гришуня, но взгляд, брошенный им на Комолова, был прощупывающим и холодным.
«Хорошо ведет игру Гришуня, — отметил Семен Васильевич, — не жмет, а незаметно давит. Не кнутом гонит в капкан — веточкой… Вот оно как!»
— Может, он живой был? — неожиданно спросил Антон, тупо глядя в огонь.
— Жив? Пуля в лопатку угодила — сам видел. Или нет?
«Психолог… Тонко, подлец, ведет игру… — подумал Семен Васильевич. — С ходу, пожалуй, так и не придумать. Готовился. Изучал парня. Жаль Антошку. Жаль вот таких, желторотых, что сами в петлю лезут. А ведь лезут. И героями себя считают. Спасителями! Эх, Антоша, тебя спасать надо».
Инспектор поморщился. Боль в спине разыгрывалась всё сильнее.
— Слаб ты, Антоша, чтоб такое на себя взвалить. Слаб.
— Это не то. Это не слабость, Гришуня. Может, минутная…
— А вдруг «минутная-то» в самый трудный момент и захватит? Проклянешь меня. Волком взвоешь!
— Нет, — спокойно ответил Антон.
И Семен Васильевич понял, что это «нет» твердое и парень, боясь, что его уличат в минутной слабости, уже никогда и ни о чём не пожалеет.
— Скорее петлю на себя накину, — сказал Комолов, — чем выдам тебя, Гришуня. Ты мне друг — и всё. Даже не в том дело. Я себя не предам, Григорий Прокопьевич. Понимаешь?
— Чего там…
— Жил я, жил… Примеривался всё, что бы такое сделать и в своих глазах стать настоящим… Нам, детям, все говорят: «Нельзя, нельзя, погодите…» Не потому нельзя, что действительно нельзя, а дней каких-то до какого-то срока не хватает. Ерунда! Хватает!
— Чего уж там… Не пойму я тебя… Думаю, вот, когда с повинной идти… — Гришуня уже и не скрывался, подталкивая Комолова к окончательному шагу.
— Чем я помогу этому инспектору? — размышлял вслух Антон. — Поплачу с учителькой Шуховой? Она меня утюгом по башке тяпнет. Смешно… Может тяпнуть. Я её знаю.
«Да, — решил Семен. — Стеша, пожалуй, долго раздумывать не станет…»
Рана на спине, у нижнего края лопатки начала ныть и саднить. Действительно, точно отходило обезболивание.
Инспектор пропустил несколько фраз, сказанных Антоном. Теперь Комолов выглядел очень довольным собой. Даже в тоне его почувствовались покровительственные нотки по отношению к Гришуне.
— Ты не волнуйся, Гришуня. Осмотри своих выдр и уходи… Если ты говоришь, мне года три-четыре в колонии быть, значит, так оно и есть…
