Александр Шейнин - Полынов уходит из прошлого
— Друзья, я протестую! — шутливо заявил Михаил. — Я слышал, что в такой день жениху полагается целоваться.
— Горько! — закричал кто-то.
Этот возглас все подхватили.
— Горько!.. Горько!..
— Погодите... Когда сядем за стол, — неожиданно смутился Михаил.
— За стол, пора за стол!
— А сколько времени?
— Без двадцати девять...
Прошло больше часа после прихода электрички, на которой должен приехать Павел.
Где же все-таки Павел?
Беспокойство охватило Александра Ивановича. Но, чтобы не расстраивать других, вслух он сказал:
— Наверное, задержался... Приедет другим поездом...
Михаил заглянул в свою записную книжку.
— Поезд пришел в восемнадцать минут девятого... Павел вот-вот явится... Подождем еще...
Татьяна Александровна ушла на кухню.
В это время явился Петр Николаевич Крюков. Он походил на русского богатыря. Рост у Петра Николаевича был такой, что его бы с радостью зачислили в любую волейбольную команду. Наголо бритая голова была посажена на могучие плечи. Прошлогодний загар еще не сошел с мускулистого лица с широким подбородком и густыми бровями, нависшими над живыми, острыми глазами.
Крюков достал сигареты, предложил Александру Ивановичу.
— Спасибо... Не курю...
— А я грешен... Раз двадцать бросал, да справедливо говорят, что дурные привычки живучи... А я на вас обижен, — неожиданно, без перехода проговорил он, обращаясь к Полынову.
— За что?
— Почему к нам в лабораторию не заглядываете... Есть, есть у нас что посмотреть.
— Меня никто не приглашал, — с улыбкой ответил Полынов.
— Как? А Татьяна Александровна?
— Что Татьяна Александровна?
Она как раз показалась в дверях.
— Голубушка, иди-ка на расправу. Оказывается, вы Александра Ивановича и не звали к нам.
— Виновата, Петр Николаевич, закружилась со свадьбой...
— Ну, по случаю свадьбы простим... А я уже, грешным делом, подумал: чурается Александр Иванович практиков...
— Спасибо за приглашение, приеду обязательно.
В комнатах было уже не так весело. Даже незнакомых людей охватило беспокойство, но никто не хотел говорить об этом.
В половине десятого Полынов отозвал Михаила в сторону.
— Приглашайте к столу, ждать больше нельзя.
Щербаков испытующе посмотрел на Александра Ивановича и решительно проговорил:
— Мы еще подождем.
— Нет, — твердо ответил Полынов. — Я выпью за вас бокал, пожелаю счастья и поеду. Приглашайте гостей, — и громко добавил:
— Друзья, ждать больше нечего. Раз сына нет, значит, его задержали уважительные причины.
Все нехотя уселись. Первый тост, как и полагается, был провозглашен за счастье молодых.
А вскоре Полынов стал прощаться. Его не удерживали. Правда, Михаил заявил, что поедет с ним. Александр Иванович категорически возразил:
— При других обстоятельствах я охотно согласился бы, но сегодня нельзя.
— Тогда возьмите такси и возвращайтесь.
— Вот это я обещаю...
В передней к Полынову подошла Нина:
— Александр Иванович, можно мне с вами? Я хорошо знаю Москву и могу оказаться полезной.
Внимание Нины тронуло старого врача. У него не хватило сил отказаться. Вдвоем они опустились по лестнице и вышли из подъезда. На улице шел густой снег.
— Александр Иванович, боюсь, на машине мы за город не проедем. Отправимся-ка лучше на вокзал, так будет надежней.
ОТЕЦ И ДОЧЬ
Это случилось незадолго до окончания войны, когда советские войска, освободив всю свою территорию, с тяжелыми боями продвигались до Восточной Пруссии. Поздно вечером на квартире мистера Хейвуда раздался телефонный звонок.
Незнакомый мужской голос поинтересовался:
— Это мистер Хейвуд?
— Да.
— С вами будет говорить президент...
— Здравствуйте, мистер Хейвуд... Извините, что позвонил так поздно...
— О, пожалуйста, я не спал.
— Правительство обращается к вам с просьбой...
— Рад буду помочь.
— Не согласитесь ли вы отправиться послом в Россию?
У Хейвуда от неожиданности перехватило горло. Ему показалось, что он ослышался:
— Послом?.. В Россию?..
— Да... Русские, как вам известно, уже находятся в Германии... Исход войны предрешен.. Нам нужно направить туда человека, который бы в очень сложных послевоенных условиях сумел достойно представлять нашу страну.
— Это так неожиданно...
— Я понимаю... В вашем распоряжении вся ночь. Подумайте. А утром я вам позвоню.
— Не знаю, как посмотрит на это руководство университета...
— Об этом не беспокойтесь...
— Но отнесутся ли русские доброжелательно к моему назначению?
— Уверен, что да... Ваша книга по истории славянских народов переведена на русский язык и очень сердечно принята. Там не забудут и ваши выступления против нацистского режима в Германии, и ваши призывы оказать помощь русскому народу против гитлеровской тирании... Все это как раз и заставило меня обратиться к вам, как к человеку либеральных взглядов. Если вы не возражаете, я утром свяжусь с советским посольством и выясню их отношения к вашей кандидатуре....
Эту ночь мистер Хейвуд провел без сна. Он курил сигару за сигарой, медленно ходил по кабинету, взвешивая все «за» и «против».
Конечно, когда тебе перевалило за пятьдесят, вступать на новое поприще не совсем разумно. Но он очень уважал президента, больше того, он его боготворил, как человека высокой культуры, смелых и гуманных взглядов и не чувствовал в себе силы отказать ему. Да и, кроме того, он много лет работал над своей книгой, ради этого изучил русский язык, и теперь познакомиться непосредственно с жизнью огромной страны, о которой ходит столько противоречивых толков, было весьма заманчиво.
Утром, едва дождавшись звонка из столицы, он твердо сказал президенту, что согласен.
В маленьком городишке на юге, где жил мистер Хейвуд, эта новость вызвала целый переполох. Одни открыто осуждали Хейвуда, другие присылали поздравления, а его родная сестра, престарелая миссис Макензен, которая поселилась с ним после смерти жены, сначала расплакалась, а затем решительно заявила, что не отпустит его дочь, а свою шестнадцатилетнюю племянницу в эту варварскую страну.
Так мистер Хейвуд оказался в Москве. А вскоре пришла весть о смерти президента. Хейвуд сначала хотел подать в отставку, но потом передумал. Он проникся симпатиями к народу, так много пережившему, но нашедшему в себе силу и мужество одержать блистательную победу над смертельным врагом. И ему, возможно, не без оснований казалось, что другой на его месте еще более ухудшит и без того сложные и запутанные взаимоотношения между двумя великими державами, какими мистер Хейвуд, несомненно, считал СССР и свою родину.
