Густав Эмар - Следопыт
Между тем как шайка убийц обыскивала все углы, надеясь найти, если не его, то хотя бы следы его бегства, дон Порфирио не терял времени. Беспрепятственно и никем не замеченный выбрался он с асиенды и пустился бежать с ребенком на руках напрямик пустырем. Не имея времени одеть ребенка, он выхватил его из кроватки и, обернув одеялами, прихватил с собой его платье и белье, лежавшее на стуле, подле кроватки.
Благодаря тому, что эта местность была так хорошо знакома беглецу, а также благодаря чрезвычайно быстрому бегу, дон Порфирио, несмотря на свою живую ношу, успел уже, так сказать, уйти от погони прежде даже, чем мысль гнаться за ними пришла в голову капитану. Так как дон Порфирио не побоялся бежать пустынной степью, где на много дней пути нельзя было встретить никакого жилья или крова, то этим он еще более обеспечил свою безопасность, так как капитан не мог даже допустить мысли, чтобы человек с ребенком на руках и пеший, в такую ненастную ночь, решился уйти в саванну, где ему на каждом шагу грозила неминуемая смерть.
Но дон Порфирио знал, что он делал; план был давно уже готов у него в голове, и направление, избранное им, было ему давно знакомо.
В продолжении целых девяти суток он шел пустыней, по горам и долам, переправляясь через реки и потоки, то ведя за руку, то неся на себе ребенка, смеясь и играя иногда с мальчиком, чтобы придать ему побольше бодрости духа, питаясь дичью, которую он убивал из своего ружья при громком восторге мальчика, восхищенного меткостью выстрела. Как человек предусмотрительный, дон Порфирио давно уже все подготовил на случай бегства и в этот вечер, предчувствуя, что его разговор с капитаном не кончится добром, он в своей спальне держал все наготове. Заложив дверь засовом, он проворно навесил на себя большую охотничью сумку, в которой были сухари, копченое мясо, две серебряные чарки, два ножа, две вилки и две ложки, кремень с огнивом и еще кое-что. Кроме того, он надел на себя две фляги, одну с каталонским рефино37, другую с настоящим хересом, перекинул за спину ружье, а также патронташ; вооруженный и снаряженный таким образом, он схватил ребенка и выбежал с асиенды.
На десятые сутки своего странствования наши путники, проснувшись с рассветом, весело пустились в путь. Ребенок очень скоро привык к этой кочевой жизни под открытым небом; ему было едва пять лет, и будущее не могло печалить его, он не думал даже о завтрашнем дне. Вдруг дон Порфирио обнаружил свежий след; внимательно вглядевшись в него, он не мог удержать радостного восклицания.
— Что с тобой, татита? — спросил мальчик.
— А то, что мы теперь уж близко, мучачо38! — ответил он, весело потирая руки.
— Откуда, татита?
— А вот сейчас увидишь, милый! — сказал дон Порфирио, целуя ребенка.
Они шли чудным лесом, гигантские махагуа стояли сплошной стеной. Прошло около часа. Наконец путники добрались до красивой луговины, посреди которой живописно расположилась группа Indiosbravos39 ; их было около двадцати.
Как только дон Порфирио завидел их, он тотчас же остановился и вместе с ребенком спрятался в кусты, но, убедившись, что краснокожие — часовые еще не успели заметить его, он с удивительным искусством принялся подражать пению centzontle (американского соловья), с которым нашего даже сравнить нельзя. Затем он дважды издал резкий крик сокола и притаился.
Минут пять-шесть спустя три всадника на превосходных степных мустангах отделились от группы и, миновав всех часовых, крупной рысью направились к тому месту, где находились наши путники.
Первый из всадников был старик благородной, аристократической наружности, с лицом, носившим отпечаток доброты, энергии и недюжинного ума; его глаза под густыми, черными, как уголь, бровями, казалось, метали молнии. Белая, как снег, борода старика скрывала часть его лица и ниспадала серебристой волной ему на грудь. На нем был живописный и богатый наряд сашема; второй всадник в полном воинском уборе и вооружении, высокий, стройный, гибкий, с лицом суровым и строгим, расписанным яркими красками, с длинными и пушистыми волчьими хвостами, привешенными к пяткам, мог сразу быть признан за важного воина, одного из храбрейших в этом племени. Это был один из вождей этого народа; третий был еще молодой человек, лет семнадцати—восемнадцати, высокий, стройный, с изящными манерами и ласковым взглядом; юноша в основных своих чертах имел большое сходство со стариком. Сашема звали Огненный Глаз, а молодой человек был сын его, который, несмотря на свою молодость, заслужил уже прозвище Твердая Рука, которое впоследствии приобрело столь громадную известность. Третий же краснокожий воин был молодой, но грозный вождь Сокол.
Когда они очутились на расстоянии двадцати шагов от того места, где притаился с ребенком дон Порфирио, этот последний, взяв мальчика на руки, выскочил из кустов на дорогу и, протянув вперед правую руку с выпрямленными, но плотно сжатыми пальцами, ладонью вперед, крикнул громким, отчетливым голосом:
— Приют и убежище у священной трубки мира племени папаго и близ ковчега первого человека для сына Мистли Гуайтимотцина, касика и великого сагамора Сиболы!
Все три всадника разом остановились.
— Сын Мистли Гуайтимотцина всегда желанный гость у воинов его отца! — отвечал сашем, сопровождая эти слова грациозным жестом.
Тогда Сокол проворно соскочил с своего коня и, приблизился к дону Порфирио, державшему ребенка на руках, преклонил перед ним одно колено и возложил крошечную руку ребенка на свою голову.
— Дитя, — сказал он, — папаго всегда были друзьями твоего отца, которого они любят и которому всегда готовы повиноваться, потому что он их первый сагамор. Воины наши с радостью умрут, защищая тебя. Приди и осчастливь нас твоим присутствием!
Затем, взяв ребенка из рук дона Порфирио, он посадил его на коня и повел его под уздцы, тогда как дон Порфирио поддерживал мальчика на седле; по знаку сашема, все медленно направились к тому месту, где расположились индейцы.
Краснокожие встретили наших путников в самом начале прогалины, приветствуя их громкими радостными криками, после чего все поочередно стали подходить и целовать ребенка в лоб с особым благоговением и любовью.
По знаку Огненного Глаза для дона Порфирио подвели лошадь, а затем и все краснокожие вскочили на своих коней и во весь опор понеслись прямо голой степью. Перед самым заходом солнца они прибыли в одно из зимних селений их племени, в чаще глухого девственного леса, почти непроходимого; селение это было прекрасно укреплено и вообще вполне безопасно от внешних врагов.
