Марк Гроссман - Камень-обманка
И когда генералу уже, вероятно, казалось, что теперь ничто не остановит его казаков, в полуверсте от него возникло гигантское облако пыли.
Кони красных молотили копытами уже сильно подсохшую землю, и лава вырастала, будто взрыв чудовищного снаряда.
Впереди на высоком вороном жеребце скакал командир богатырского роста. На его шее, в такт бегу коня, болтался полевой бинокль. Густые темные брови были сдвинуты так, что образовали почти сплошную подкову над умными ярыми глазами.
— Шашки к бою! — прокричал он хрипловато и первый вытащил свою из ножен.
Он был сердит на Зелепугина, позволившего Резухину смять боевые порядки стрелков, сердит на себя за то, что, зная о силе белой конницы, согласился уйти в резерв, сердит на Резухина, возвышавшегося на спине серой английской кобылы с видом человека, которому неведом страх.
У Рокоссовского было потемневшее от усталости лицо, белки глаз покраснели. Он только-только лег спать, когда в Желтуринскую прискакал вестовой Зелепугина и передал записку от своего командира.
Константину Константиновичу смертельно хотелось подремать, даже просто поваляться в кровати, скинув с плеч постоянные заботы о людях, боепитании, фураже, разведке, починке сапог, махорке и тысяче мелочей, которыми приходится заниматься командиру воинской части. До приезда вестового он был убежден, что никакая сила не вырвет его из кровати. Но лишь взглянув на бумагу, тотчас вскочил на ноги, почувствовав себя не то, чтобы отдохнувшим, но, во всяком случае, готовым к немедленным действиям.
Через несколько минут полк, поднятый по тревоге, в сомкнутом строю кинулся к границе. Бешеная скачка не помешала Рокоссовскому вчерне наметить план боя. Резухин сейчас, вне всякого сомнения, увлечен преследованием отступающих стрелков. Надо было ударить белую конницу во фланг и смять ее с хода.
Это удалось Рокоссовскому почти в полной мере. Резухин, заметив грозную опасность, пытался повернуть фронт бригады навстречу красной коннице, но не успел. Казаки вступили в бой с полком в невыгодных для себя условиях.
И когда уже стало ясно, что белые вот-вот дрогнут, потому что в жарком и тяжелом бою они несли громадные потери, генерал рывком остановил кобылу возле пулеметчика, лежавшего на высотке за «максимом». Матерясь, нахлестывая себя от ярости плеткой по сапогам, кинул оробевшему наводчику:
— Бей по краскому, слюнтяй! По командиру, идиот ты этакий!
Растерявшийся от крика пулеметчик, вскочил, вытянул руки по швам и трясущимися губами спрашивал все одно и то же:
— Где? По какому? Где? По какому, ваше превосходительство?
— Да вон же! — ткнул плеткой Резухин прямо перед собой. — Вон он, на вороном жеребце-полукровке!
Рокоссовский только что свалил ударом шашки высокого поджарого монгола в княжеском халате — и теперь пытался прорезать строй казаков. С боков его защищали Ваня Сушкин и комэск Перцев.
Увидев, наконец, человека, на которого указывал генерал, пулеметчик по-бабьи ойкнул, крикнул: «Теперича вижу, вашество!» — и кинулся к «максиму».
Он довернул ствол, выждал, когда командир вынесся на увал, и, не целясь, вдавил оба больших пальца в гашетку пулемета.
Рокоссовский продолжал скакать. Он пришпорил коня, и тот, прижав уши и зло оскалившись, взял в карьер.
— Мажешь, в бога мать! — заорал Резухин, и его короткая, толстая шея стала багровой. — Мажешь, сукин сын!
Пулеметчик, окончательно оробев, выпустил еще одну длинную очередь и бессильно опустил руки.
Тогда Резухин, ругаясь и разбрызгивая слюну, соскочил с кобылы и бросился к пулемету.
Рокоссовский на большой скорости, не опуская шашки, шел на полковника Хоботова, горбившегося на коне, в окружении вестовых.
Резухин прицелился в краскома и нажал гашетку. Всадник, будто заколдованный, продолжал скакать.
Солдат, покашляв от смущения, сказал генералу:
— Разрешите мне, ваше превосходительство. Авось, достану!
— Черт с тобой, стреляй, — кинул Резухин, поднимаясь. — Раззява!
Наводчик теперь, после пустой стрельбы генерала, немного успокоился и не стал палить без расчета. Он выждал, когда командир выбрался из толчеи, поймал Рокоссовского в прицел и быстро нажал на спуск.
Жеребец, скакавший галопом, дернулся, задрал было передние ноги, но тут же тяжело рухнул на землю. Рокоссовский еле успел соскочить с седла и упал вслед за конем. В следующее мгновенье поднялся, сделал единственный шаг и молча свалился на спину жеребца, дрожавшего в предсмертной агонии.
К командиру полка подскакал Перцев, склонился почти до земли, схватил раненого пониже груди и, подтянув к себе, опустил на потную спину коня, рядом с седлом.
— Перцев, — трудно сказал Рокоссовский, — положи на землю… гони Резухина… пока не опомнился…
— Не опомнится! — усмехнулся комэск. — Казаки бегут, командир. На юг, в Монголию… Говорил я вам, чтоб не лезли в кашу! Не послушались!
— Иди ты знаешь куда… — проворчал Рокоссовский. — Все вы после времени шибко умные…
— Так я ж раньше говорил! — удивился Перцев.
— Значит, плохо говорил, коль не послушал. Ладно, чего уж теперь…
В госпитале, в Мысовой, у Рокоссовского определили сквозное пулевое ранение правой ноги и перелом берцовой кости. Предстояла долгая лежка на больничном матрасе.
Молодой и деятельный комполка с трудом терпел свое положение. Он не раз пытался сбежать из Мысовой в полк, которым временно, по совместительству, командовал Петр Ефимович Щетинкин. Но всякий раз Рокоссовского подбирали в версте-другой от госпиталя. На большее у него не хватало сил.
А той порой на фронте шли кровавые бои и сшибки.
В середине августа остатки Азиатской конной дивизии, преследуемые по пятам частями Экспедиционного, перешли границу и двинулись на юго-запад. Унгерн пытался увести казаков на запад Монголии, в районы, богатые скотом, — надеялся залечить раны и снова вступить в схватку с красными.
Разведка корпуса доносила: неудачи быстро доламывали волю Азиатской дивизии. Из нее стали массами уходить монголы; митинговали забайкальские казаки, желая разойтись по домам; даже офицеры были недовольны отходом на запад — их тянуло на восток, к своим семьям.
Унгерн уже никому не верил — ни казакам, ни монголам, ни чахаро-катайцам. Он приходил в бешенство от постоянных неудач, всюду видел предательство и трусость.
Еще в июле командир отдельной кавалерийской бригады Казагранди проиграл сражение конникам Щетинкина и Чойбалсана. После месячного похода без дорог, по горам и лесам, красные командиры, гнавшиеся за полковником, вывели наконец Особый Западный отряд к озеру Олон-Нор, где приводил себя в порядок Казагранди. Не давая передышки ни людям, ни коням, краскомы бросили лаву на врага. Отчаянно уставшие, не очень сытые, мало спавшие в походе партизаны и цирики пошли в атаку хмельные от злости. За кавалерией бежали пешие бойцы, кони которых погибли в прежних схватках и на колдобинах тяжких дорог.
