Виталий Мелентьев - Иероглифы Сихотэ-Алиня
После полуночи он поднялся, чтобы разбудить Губкина, и вдруг увидел внизу, почти у самой реки, зеленоватый блеск чьих-то глаз. Пряхин осторожно вскинул карабин, щелкнул затвором. Зеленые огоньки пропали, в белесом, редком тумане проплыла чья-то тень. Послышалось чавканье и сопение.
Пряхин посидел возле столба еще минут двадцать, потом разбудил Губкина и предупредил:
— Внизу, за рекой, наблюдал движение. Присматривайте.
Сонный Губкин встрепенулся, испуганно и доверчиво посмотрел на старшину:
— А кто там? Как, по-вашему?
— Трудно сказать… Вообще… посматривайте. Понятно?
Кто же трус?
Сдерживая почти беспрерывную мерзкую дрожь, возникающую не то от неуверенности в себе, не то от предутреннего холодка, Губкин сидел возле телефона и всматривался в темноту. Приречный туман стал гуще. Река точно вышла из берегов и начала подниматься вверх. Белесые, бесшумные волны захлестывали ближний лес, заливали кустарник. Из этого светло-серого потока, как крик о спасении, часто доносилось жуткое гуканье ночной птицы.
Чем чаще кричала эта невидимая птица, тем отвратительней чувствовал себя Саша. Поначалу ему казалось, что кричит вовсе не птица, что это — условный сигнал к нападению на пост и что его уже обходят сзади. Тогда он резко оборачивался, нырял в жесткий бурьян, как в воду, приникал к земле, прислушивался. И в самом деле, на верхней порубке подозрительно шуршали опавшие листья, робко потрескивали сучья. Губкин изготавливался к бою, затаивал дыхание. Но в это время становилось так тихо, что он слышал, как гулко бьется его сердце. Обостренное зрение улавливало очертания ближних, еще не залитых туманом кустарников, гребень перевала и небо, усеянное крупными звездами, между которыми то и дело проносились метеоры.
Саша опять садился у телефона и, успокаиваясь, смотрел поверх тумана в слабо мерцающее небо.
В эту ночь было особенно много падающих звезд. Они бороздили небо то робкими росчерками, то ослепительно-яркими полукружьями. Иногда с неба срывался особенно крупный метеорит. Его раскаленная сине-алая головка, разбрызгивая яркие искорки, беззвучно неслась, казалось, к самой земле, но, вспыхнув, тоже растворялась в темноте ночи.
«Звездный дождь, — подумал Саша. — Он почти всегда бывает осенью, когда земля проходит мимо остатков какой-то развалившейся планеты».
Уже под утро, когда звезды стали меркнуть, а на дальних вершинах явственно проступили почти фиолетовые пятна снега, усталый, изнервничавшийся за ночь Губкин увидел, как из поднимающегося тумана вывалилась большая, безмолвная тень и полетела прямо на землянку. Саша вскочил и вскинул автомат. Безмолвная тень вдруг заорала таким противным, надрывным голосом, что Саша пригнулся, точно спасаясь от самолета. Почти сейчас же в близких кустах захлопали крылья. Стайка фазанов поднялась в воздух и перелетела к порубке.
— Тьфу ты, черт! — в сердцах выругался Саша. — Проявляй здесь бдительность. Ты диверсанта ждешь, а тут… птица.
Он вытер потный лоб и с горечью сказал:
— Ну как мне научиться не бояться? Ведь до того же противно, просто сил никаких нет.
Быстро светало. Снежные пятна зажглись розоватым светом далекой зари и наконец вспыхнули ослепительно-ярким белым огнем: из-за моря встало солнце и осветило вершины гор. Туман редел и тянулся по течению в горловину узкого ущелья. Саша поежился и начал было разжигать потухший костер, но резко обернулся: в палатке кто-то испуганно закричал странным, сдавленным голосом. Губкин бросился было к палатке, но ему навстречу вылетел босой, в одном нижнем белье Сенников. Точно защищая грудь, он обеими руками держал перед собой одеяло. Широко открытые глаза не мигая смотрели в одну точку. Брезгливо оттопыренная нижняя губа чуть вздрагивала.
— Змея… Змея… — почему-то шептал он.
В палатке медленно раскручивала кольца небольшая, почти черная змея. Покачивая изящной плоской головкой, подсвечивая желтоватой грудью, она словно струилась вверх и угрожающе шевелила хвостом, на котором, как на стержне, были нанизаны костяные шайбочки. Они постукивали и шуршали, будто пуговицы в коробке.
«Укусит!» — мгновенно решил Саша, схватил лежащий у костра топор и замахнулся. Но из палатки прямо под ноги Губкину колобком выкатился Почуйко, и Саше не пришлось нанести удар.
В этот же момент из-под полушубка, на котором спал Почуйко, медленно стала выползать большая серая змея. Сенников как зачарованный не двигался с места и, сам того не замечая, медленно поднимал левую ногу. Но серая змея, не обращая на него внимания, стремительно бросилась на черную. Та зашипела, отшатнулась и, распуская кольца, пустилась наутек. Неуловимо струясь по скомканным постелям, серая бросилась вдогонку.
Обе змеи проползли мимо Пряхина и исчезли. Старшина выскочил из палатки и вместе с солдатами настороженно стал перебирать и рассматривать одеяла и полушубки. Змей в них больше не было.
Никто не заметил, как в палатку вернулась серая змея. Она возбужденно вертела головой, часто выбрасывая раздвоенный язычок. Казалось, что она облизывается. Змея деловито обползла остатки постелей и свернулась в кольцо у входа. Пробраться под полог теперь казалось невозможным, а убить этого нежданного серого помощника что-то мешало.
Еще не очнувшиеся от сладкого зоревого сна, люди нерешительно топтались перед входом в палатку. Сенников опустил наконец поднятую ногу и нерешительно спросил:
— Что же это такое?.. А?
Старшина молчал. Почуйко, присев на корточки, склонил голову набок и внимательно рассматривал серую змею. Потом он покосился на Сенникова и насмешливо сказал:
— Будьте добры отложить свою одеялу. Она вам как раз ни к чему. И не греет и не светит. И кричать сейчас не трэба.
— Брось ты! — рассердился Сенников, совсем забыв, что он не кричал, а только шептал. — Под тебя бы гремучая змея подползла. Ты бы не так закричал. Да еще спросонья.
— Под меня тоже как раз подползла. Осчастливила. Но у меня не кусачая, а у тебя погремучая. — И, совсем забыв о прошедших страхах, неунывающий Почуйко добавил: — Вот бы в казарму таких змеюк! Дежурному и «Подъем» кричать не придется: сами все вскочат. Вроде как по тревоге!
Все засмеялись неловко и настороженно. Сенников закусил губу и стал складывать одеяло. Никто не заметил, как из кустарника вышел паренек лет четырнадцати в стеганой куртке, мягких охотничьих сапогах — ичигах, с мелкокалиберной винтовкой на плече. Он подошел к палатке, осмотрелся и, осторожно кашлянув, спросил:
— Ужака приручаете?
Все четверо обернулись. Паренек смотрел на них немного удивленными светло-серыми глазами под длинными ресницами. Загорелое чистое лицо с чуть выпирающими скулами было усталым, а на легком золотистом пушке верхней губы дрожали росинки пота.
