Иван Петров - Красные финны
Выступали и русские и финны. Шведы — редко. Обычно они только показывали гимнастику на снарядах, которая с трудом давалась рабочим, устававшим от тяжелого труда. В одно воскресенье выступали финны, в следующее — русские, но иногда в один вечер и те и другие. Хотя языка друг друга и не знали, но дружно аплодировали и говорили потом:
— Хорошо эта русская девица пела, задушевно.
— Да, голоса у них есть, и песни хорошие.
Конечно, и среди финнов были разные люди. Степенные и молчаливые мастеровые, жизнерадостная и шумливая молодежь; встречались и великовозрастные лоботрясы, даже в солидные годы не достигшие зрелости. Пьяниц и картежников, к счастью, было немного, но иногда в поселке случалась и поножовщина. Да и в самой Финляндии в мои годы тоже без этого не обходилось.
Февральская революция не вызвала в Дубровке заметных волнений. Урядник куда-то подевался, и администрация не оказывала сопротивления введению восьмичасового рабочего дня. Она пошла даже дальше — выделила материалы и деньги на строительство Рабочего дома. Все это, как было обусловлено, она давала взаймы, но потом рабочие смеялись:
— Как вышли мы со знаменами, толстопузые испугались. Такие любезные стали: «Хотите восемь часов — пожалуйста, господа». Тут, видишь, и господами нас назвали.
— Не вернем мы им этих денег, что взяли на Рабочий дом! Черта лысого им…
— Ясное дело, не вернем…
Возможно, администрация потому не противилась и уступила рабочим, выделяя деньги и материалы на строительство, что рассчитывала извлечь себе выгоды. Кажется, тогда она эти выгоды получила. Занятые строительством своего Рабочего дома, финские рабочие в Дубровке не вмешивались в большую политику. Некоторое время плотником на этом строительстве работал и я. Пришел поздно, и мои профессиональные навыки не внушали доверия, хотя и говорят, что настоящий финн рождается вместе с набором плотницкого инструмента. Мне доверили только участие в возведении тех сооружений, которые обычно выносятся подальше от главного входа. Попадешь, бывало, молотком по пальцу, и Эйно — старый мастеровой, мой шеф-тут как тут:
— Скажу я моей Вильгельминовне, чтоб она тебе сковородку дала. Иные мастеровые сковородою ловчее по гвоздю попадают.
Я помалкивал: оказывается, процесс освоения профессии — дело мудреное.
Не зная русского языка, многие из нас не были осведомлены о том, что происходило в России. Администрация же этим пользовалась. Но новое, конечно, вторгалось и в такую тихую гавань, как наша Дубровка. Появились новые имена: Брешко-Брешковская, граф Львов, «социалист» Керенский. Однако они недолго пользовались вниманием рабочих, всех их вскоре вытеснило новое имя — Ленин. Ленин и большевики. Мало кто из участников финского рабочего движения раньше слышал о них. Из русских им был известен Плеханов, больше немцы — Лассаль, Бебель и Каутский. Их портреты выставлялись вместе с портретами деятелей национальной культуры Финляндии. И только здесь, в России, они узнали о Ленине.
— Ленин-то из каких? Рабочий?
— Говорят, не из рабочих. Но жил с ними и за рабочих крепко стоит.
— Еще бы! Если б за рабочих не стоял, так не ругали б его господа из Временного. На своих они не особенно лают.
— Русский ли? Фамилия на финскую похожа…
— Русский, говорят…
Июльские дни семнадцатого года также не вызвали в Дубровке больших потрясений. В какой-то мере они сказались на настроении финских рабочих. Новое только начало было вырисовываться — еще не очень понятное, но чутье подсказывало: свое. Большевистские газеты не приходили — были закрыты. Финны, владевшие русским языком, переводили нам сообщения реакционной прессы да статьи из соглашательских газет. Но разницы между ними не было: те и другие ругали Ленина, клеветали на большевиков. И вот это по-настоящему волновало нас. Рабочие немногословны, финские рабочие — в особенности. А в эти дни каждый старался сказать свое слово.
— Слыхал? Газеты пишут, что Ленина-то под пломбой в вагоне привезли. Пишут: шпион немецкий.
— Брехня! Какой он немец — русский!
— На суд, говорят, не пошел, опасается, стало быть.
— А когда же господа справедливо судили?! Засудят и невинного, а то и убьют.
— Говорят, он укрылся где-то.
— Вот и хорошо, что укрылся. Надежно бы только.
Не удалось буржуазным и реакционным газетам обмануть рабочих — ни русских, ни финнов. Классовым чутьем они улавливали где правда, где ложь. Уже позднее мы узнали, что именно наши земляки-финны А. Шотман, Э. Рахья, Г. Ровио, Г. Ялава принимали непосредственное и самое деятельное участие в спасении Владимира Ильича Ленина. Впрочем, они были воспитанниками русского революционного движения.
Из Петрограда в Дубровку приезжали разного толка агитаторы, но только не большевистские. Речи всех выступающих переводились на финский язык, но разобраться в них было трудно.
Все ораторы признавали восьмичасовой рабочий день, профессиональные союзы, свободу слова, печати. Все выступали за мир, но, конечно, когда «будет обеспечена сохранность революционных завоеваний». Все говорили о необходимости передать землю крестьянам, но по закону, по решению Учредительного собрания, а не так, чтобы любой хапал сколько хочет. Каждый называл номер списка, за который мы должны голосовать при выборах в Учредительное собрание.
Разберись тут! И все же разобрались и поняли. И в Учредительное собрание дружно голосовали за большевистский список. В день выдачи бюллетеней агитация уже была запрещена, и финны, большие сторонники законности, не нарушали этих правил. Но все же малость хитрили. Потом, вспоминая выборы, говорили друг другу:
— Эх, и хитер Эрккила. Выдавая бюллетень, пальцем на номер нашей партии показывал… Нечаянно как бы…
— И мне тоже… Как будто я номера своей партии сам не знаю…
— Умный он человек, этот Эрккила. И осторожный тоже…
Великий Октябрь поразил нас смелостью действий революционного рабочего класса. Особенно поразил финнов, осторожных и расчетливых в те годы. Для многих людей Октябрьская революция была исторической неожиданностью, вызвавшей и восхищение и настороженность. Естественно, нас, финнов, волновал вопрос: что будет с нашей Суоми? Начавшееся триумфальное шествие Советов по всей России радовало и ободряло и порождало иллюзии, что теперь уже ничто и никто не может помешать Революции. «Ну кто же может осмелиться выступать против, если народ поднялся?»
Сведения из Финляндии поступали противоречивые. Одни успокаивали, другие вселяли чувство тревоги. Но в целом и там дела шли не так уж плохо. Когда в дни осенней всеобщей забастовки рабочие вышли на улицы городов с винтовками в руках, господа буржуи разбежались по своим норам. Да, народ — сила! И опять иллюзии: «Кто осмелится выступать против? Кто устоит?»
