Роберт Говард - Отлитые из железа
— И это после всего того, чему мы его учили! Он же ни черта не помнит! Лучше сразу выбрасывай полотенце и уводи его, пока не поздно. Ты только посмотри!
В этот момент Майк попытался достать противника своим видным за версту размашистым ударом.
— Даже ударить правильно не может, — стонал Гэнлон. — Ясно. Скоро все кончится, если только Барота не захочет потешить зрителей и помучить нашего Майка чуть дольше нужного.
Барота наверстывал упущенное время. Всякий нормальный человек замрет на месте, заглянув в мрачные глаза Бреннона, замер и Монк. Но первая половина раунда развеяла его опасения. Теперь он легко и уверенно кружил вокруг этого неумелого детины, жаля его короткими прямыми ударами по корпусу. Гэнлон чуть не плакал:
— Я же научил его всему, что знал сам! И что? Да из него же дух вышибут на потеху всем.
За полминуты до конца раунда Барота ринулся в стремительную, рискованную атаку, на которые он считался большим мастером. Майк, разумеется, встретил его, широко и бесполезно размахивая руками. Проскользнув между этими жерновами, Барота с близкого расстояния принялся форменным образом выбивать из Бреннона пыль, как из старого ковра. Избиение остановил гонг.
Разумеется, на лице Майка остались кое-какие отметины, но сам он выглядел свежим, словно не его только что основательно избивали. На жалостливые мольбы и рекомендации Спайка он ответил одной безразличной фразой:
— Этот парень совсем не умеет бить.
— Не умеет бить! — Гэнлон чуть не выронил губку, которой протирал лицо Майка. — Да он на первом месте по серии побед нокаутами за последние десять лет! И не он ли сейчас гонял тебя по всему рингу?
— Да не чувствую я этих шлепков, хоть ты тресни, — сообщил нам Майк, поднимаясь по сигналу гонга.
Барота явно решил побыстрее закончить сегодняшний поединок. С первой же секунды он бросился в атаку. Правой он расквасил Майку губы, а затем принялся молотить его по корпусу прямыми левыми, которые частенько выводили из боя противников. Удар за ударом — под оглушительные вопли зрителей Барота гонял Майка по рингу. Вдруг я почувствовал, как в мое плечо впились пальцы Гэнлона.
— Разрази меня гром! — взволнованно прохрипел он мне в ухо. — Вся толпа думает, да и сам Барота уверен, что эти левые в корпус вот-вот добьют Майка.
А он ведь даже не чувствует их. У него есть один-единственный шанс. Когда Барота выстреливает правой…
В этот момент Барота как раз сделал шаг назад, перенес центр тяжести и выстрелил правой. Нет, не зря он гордился своим коронным ударом. Майк стоял перед ним полностью открытый, и Барота вложил в удар весь свой вес до последней унции, всю свою скорость — и кулак в перчатке обрушился на челюсть Майка Бреннона со звуком, ясно слышимым во всех уголках большого зала. Зрители охнули, сжали кулаки, закусили губы… Майк пьяно покачнулся, но не упал.
На миг и Барота замер — не в силах поверить, что этот удар не отправил противника хотя бы в нокдаун. А в следующий миг, в первый раз с начала боя, удар Майка — размашистый свинг слева — попал в цель. Перчатка угодила в скулу Бароте… и Барота повалился на пол. Толпа взревела, зрители вскочили со своих мест. Пошатывающийся Барота встал, не дожидаясь начала отсчета, и тут Майк налетел на него, словно тигр, почувствовавший запах крови. Ослепленный, ничего не соображающий Барота был отличной мишенью, но Майк и здесь умудрился дважды промахнуться, прежде чем, широко загребая, словно минный трал, его правая рука не угодила сопернику в лоб. Барота не просто упал. Он потерял сознание.
Толпа ревела, и, перекрикивая ее, Гэнлон сообщил мне:
— Он — железный человек! Теперь я понял! Ошибка природы, урод, не чувствующий боли, и научиться он ничему не сможет, хоть сто лет тренируй. Железный человек, ничего не попишешь.
3
На следующее утро после того, как победа Бреннона потрясла спортивный мир, я, Гэнлон и Майк сидели за завтраком и менее всего напоминали отмечающую удачу компанию. Гэнлон просматривал утренние газеты и ругался.
— Весь штат взбеленился, — бурчал он. — Журналисты свежатинку почуяли и как с цепи сорвались. Пишут, что Барота, когда его привели в чувство, закатил истерику в раздевалке… А здесь утверждают, что Майк одурачил противника, прикинувшись полным болваном в первом раунде. Смотри-ка, Майк, тут тебя называют вторым Фитцсиммонсом! Чушь какая! А вот и кое-что толковое. Слушай: «Бреннон — тот самый парень, который всего лишь год назад проиграл бой с Матросом Слэйдом. Есть все основания полагать, что нокаут, которым он уложил Бароту, не что иное, как счастливое для него стечение обстоятельств, всего лишь чистая случайность. Но нельзя не отметить упорство и выносливость этого парня». — Гэнлон отложил газету и вздохнул: — Истинная правда, Майк. Мне неприятно говорить, но известие о том, что ты новая звезда бокса — это ложная тревога. И это не твоя вина. У тебя душа и тело бойца, но таланта не больше, чем у какого-нибудь задрипанного клерка. К тому же ты неспособен учиться. У тебя есть чутье боя, но нет чутья бойца, а ведь между ними большая разница. Ты всего-навсего Джо Грим в тяжелом весе. Железный человек. Кроме, пожалуй, Джеффри, я не знаю ни одного, кто сумел бы чему-нибудь научиться. И мой тебе совет: уходи с ринга. Прямо сейчас. Такие, как ты, плохо кончают. Слишком много ударов в голову. Возникает нечто вроде постоянного наркотического опьянения от этих оплеух. В конце концов, ты не безмозглый баран и вполне сможешь преуспеть в каком-либо другом деле. У тебя есть три варианта действий. Во-первых, крутиться в небольших клубах на договорных встречах с не слишком сильными противниками и продержаться достаточно долгое время. Во-вторых, подписать один из контрактов, что сейчас посыпятся на тебя. Вряд ли ты победишь многих техничных тяжеловесов, да и протянешь недолго. Ты не выдержишь града бесконечных ударов и либо рехнешься, либо станешь инвалидом. А в-третьих, что было бы для тебя наилучшим, ты можешь получить причитающиеся тебе деньги и уйти. С этой суммой плюс той, что мы со Стивом одолжим тебе, ты вполне сможешь открыть какое-нибудь небольшое дельце.
Я кивнул в знак согласия. Майк же покачал головой и уверенно положил на стол растопыренные ладони. Как обычно, он играл первую скрипку — внушительный мрачный образ еще неизвестных способностей и недюжинной силы.
— Во многом, Спайк, ты абсолютно прав. Я всегда знал, что человек, настолько нечувствительный к физической боли, не может иметь абсолютно нормальные мозги. Чудес не бывает. У меня дела не шли не только в боксе, но и во всем, за что я брался. А на ринге… Ну не могу я вспомнить, что и каким образом надо делать, и вынужден драться так, как умею, как получается. Но… я могу побеждать! Это моя единственная надежда. Вот почему я не оставлю бокс. Возможно, здоровьем буду расплачиваться — не только физическим, но и умственным. Будем надеяться, что природная выносливость и здесь сработает на меня. Ты прав, я оказался сейчас в роли нежданной козырной карты. Что ж, воспользуемся этим; к тому же я перестаю быть человеком в поединке. Никто не причинит мне боль в этот момент. Никто не остановит меня. Конечно, когда-нибудь кто-нибудь отправит меня в нокаут. Но до того я рассчитываю немало поиметь от моей выносливости и нечувствительности. И уверен, что смогу сколотить неплохое состояние, если у меня будет хороший менеджер.
