Мартин Сутер - Приключения очаровательного негодяя. Альмен и стрекозы
Альмен допил шерри, откинулся головой на спинку кресла и уставился в потолок. Моросящий дождик усилился до упорного затяжного дождя, который струился по стеклянной крыше беспокойными разводами.
В уголке рамы соединение было неплотным, и образовалась протечка. Надо будет сказать об этом Карлосу. Он тогда отметит мокрое место на полу клейкой лентой, а позднее — посуху — залепит протечку замазкой. Одна из множества обязанностей Карлоса.
Вот он позвал Альмена обедать. Карлос настаивал на пунктуальности, поскольку, когда часы пробьют два, он обязан будет вернуться к оплачиваемой работе в качестве садовника и домоправителя при основной вилле.
В течение всего обеда он прислуживал Альмену, хотя Альмен уже не раз требовал, чтобы тот садился за стол и обедал вместе с ним. Карлос упорствовал и сам всегда обедал в кухне.
После того, как со стола было убрано, а посуда сгружена штабелем в раковину, Альмен услышал, как Карлос поднимается к себе в мансарду по лестнице. Вскоре тот снова вышел в своей одежде для работы в саду и в дождевой накидке и спросил:
— Что-нибудь еще, дон Джон?
— Нет, спасибо, Карлос, — ответил Альмен.
Карлос пожелал ему счастливого дня, еще раз зашел в библиотеку и пометил на полу мокрое место, про которое Альмен давно забыл.
7
После обеда Альмен имел обыкновение ложиться на полчаса. Эта маленькая сиеста не только освежала его, она каждый день позволяла ему осознать привилегию быть человеком без определенных занятий. Спать, когда вся страна предается полезной деятельности, — это давало ему долгие годы чувство счастья, знакомое остальным разве что по школьным прогулам. Он называл это теперь «прогуливать жизнь».
В этом было нечто деликатесное: отделиться занавесом от наружной суеты, заползти в нижнем белье под прохладное пуховое одеяло и с полузакрытыми глазами слушать далекие шорохи мира. Чтобы вскоре очнуться — удивленным и ожившим.
Его спальня была почти целиком заполнена огромной кроватью, книжной полкой для ночного чтения и двумя платяными шкафами для соответствующей сезону части его гардероба — остальное хранилось в помещении прачечной.
Он лежал в постели, рядом с ним покоилась книжка в мягкой обложке — на тот маловероятный случай, если он не мог задремать. Дождь тихо стучал в окно, во всем остальном наружный мир вел себя беззвучно.
Ему не вполне удалось вытеснить из своего сознания письмо Дерига. Не из-за 12 455 франков, которые он уж как-нибудь собрал бы. Его беспокоило другое: качество выставленного требования.
Насколько плохо Альмен умел обращаться с деньгами, настолько же хорошо он владел наукой обхождения с долгами. Этому он научился в свое время в школе Чартерхаус, эксклюзивном пансионе в графстве Суррей, куда отец отправил его в четырнадцать лет, следуя желанию сына. Альмену хотелось убежать от спертой крестьянско-нуворишской вони, как он это называл, своей семьи.
В Чартерхаусе обращение с долгами входило в состав неофициальной части образования. Сами по себе долги не являлись чем-то позорящим честь. Напротив, репутация даже требовала того, чтобы человек имел долги. Школьный порядок из педагогических соображений лимитировал карманные деньги учеников, что приводило к оживленному хождению денежных займов. Долгами хвастались, любовались теми, у кого их было больше всего, пролонгировали их, выплачивали в рассрочку, но выплачивали всегда с элегантностью и непринужденностью.
Этого же Альмен придерживался и в своей дальнейшей жизни. Доходов от наследства с самого начала их поступлений было недостаточно для его растущих потребностей, и доверенное лицо его умершего отца вскоре нервно капитулировало, отказавшись вести его дела. После него последовала целая череда самозваных консультантов, советы которых увеличивали не доходы Альмена, а лишь его потребность в деньгах. Вскоре он вынужден был финансировать свой жизненный стандарт и свои новоприобретенные вещи — наряду с виллой Шварцаккер сюда входили квартиры в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Риме и Барселоне — тем, что расставался с менее броским, но более солидным имуществом, оставшимся ему от отца. А когда и этот запас подошел к концу, он финансировал себя — в большинстве случаев опрометчиво — продажей тех самых новоприобретений. Вначале — недвижимости, затем мебели, затем объектов из коллекции, потом постепенно все больше сокращая насущные потребности своей прежней жизни. И, наконец, — продажей объектов того же происхождения, что и упомянутая ваза эпохи Канси.
Будучи еще богатым человеком, Альмен был чрезвычайно великодушным кредитором. И теперь, в роли должника, он ожидал того же терпения и великодушия от своих кредиторов. Поначалу его надежды на это оправдывались, его прежняя репутация и кредитоспособность обладали долгим последействием. Когда-то у него не было долгов. Он имел положение в обществе, ему многие были обязаны, у него было положительное сальдо, незавершенные сделки. Кредиторы и должники проявляли друг к другу уважение, какое оказывают тем, от кого находятся в зависимости.
Поэтому письмо Дерига представляло собой некое новое измерение. Это был грубый и вульгарный взрыв ярости человека, готового к насилию — представителя вида, с которым Альмену доселе не приходилось сталкиваться. Альмен презирал любую форму насилия. В том числе и вербальную.
Он был не на шутку встревожен. Но к тому моменту, когда полчаса спустя он проснулся после своей сиесты, как обычно удивленный и освеженный, эта тревога превратилась во что-то тихое и далекое.
8
Основатели виллы Шварцаккер, которая тогда еще называлась вилла Одеон, использовали оранжерею для разведения декоративных и полезных растений и для зимовки растений — пальм в кадках и других садовых украшений, не приспособленных к зимним холодам. Предыдущий владелец довел оранжерею до запустения и превратил в нечто вроде сарая и чулана. Но когда вилла перешла к Альмену, он распорядился восстановить ее, поскольку разводил орхидеи. Вернее сказать: велел их разводить.
Пристрастился он к этому, когда гостил в колониальной вилле своего друга в Гватемале. На всех столах, комодах, приспособлениях, во всех стенных нишах и на всех выступах стояли они, всегда свежие, часто оглушительно благоухающие — это неправда, что орхидеи не пахнут, — всех раскрасок и размеров.
Оказалось, что садовник Карлос был не просто садовником, а специалистом по орхидеям, он ухаживал за ними, размножал их и заботился о том, чтобы ко времени своего цветения они попадали в виллу, а после цветения — снова в оранжерею.
