Владимир Киселев - За гранью возможного
Линке кивнул.
Утром Рабцевич отправился в деревню. Надо было обговорить с Комаром вопросы снабжения продовольствием (хотя бы на первое время), а заодно и попрощаться с другом.
Рабцевичу понравилось, что старшина на целый час раньше вернулся из дома. «Чувствуется, дорожит доверием», — подумал Рабцевич и сказал:
— Будешь у меня хозяйственником.
Процанов попытался было возразить, что не смыслит ничего в интендантских делах, хочет на задания ходить вместе со всеми, фашистов бить, да где там…
— Ты что, думаешь, легко будет? Хозяйственник в таком подразделении, как наше, это ж самый главный человек! Людей надо одеть, обуть, накормить, на ночлег устроить. Да мало ли еще хлопот. А склады, сам понимаешь, у фашистов. И выходит, навоюешься вволю, пока что-нибудь добудешь. Первое время один действуй, потом, когда оглядимся маленько, притремся, помощников дам.
Комара застали в штабе.
— Уходим мы, Герасим, из этого района — не хотим у тебя хлеб отбивать.
— Тебе виднее, — кивнул Комар, — но если что, знай — у тебя здесь верный товарищ.
Рабцевич хитровато улыбнулся:
— Даже другом боишься себя назвать.
Комар хмыкнул.
— Опять, бисов сын, придираешься? Говори прямо, что надо…
Рабцевич рассказал о своих трудностях с продовольствием.
Комар тряхнул головой, прищурился:
— Ох, Маркович, фу ты, Игорь!.. — И засмеялся.
Комар оказался щедрей, чем Рабцевич предполагал. На три подводы он погрузил пару мешков муки, мешок овса, десять мешков картошки, коровью тушу и бочку соленых огурцов.
Возвратились в лес. Не торопясь собрались и к вечеру снялись с места.
Тяжело было Рабцевичу уходить из родных краев. Здесь он родился, вырос, в гражданскую партизанил, после коллективизации работал в колхозе, отсюда добровольцем уехал в Испанию, сюда же через год возвратился израненный, с наградой…
Не хотелось уходить, но дело требовало. Да и Центр, с которым наконец удалось связаться по рации соседнего партизанского отряда, согласился на перебазирование.
Сорок с лишним километров пути преодолели за двое суток. В отличие от недавнего перехода чувствовали себя уверенно: бойцы из местных были проводниками. Трудной оказалась переправа через железную дорогу и реку Олу, но осилили ее за одну ночь. До цели добрались без единого выстрела.
Остановились в урочище Волчий дуб. Место сразу понравилось: взгорок, на нем смешанный лес, ключевой ручей, а кругом, насколько хватал глаз, — болота.
Не мешкая принялись за строительство базы. Работали так, будто не было изнурительного ночного перехода. Да это и не удивительно: в отряде была молодежь — ребята крепкие, сильные, на дела горячие.
Быстро, прямо-таки на глазах, среди вековых деревьев появились землянки, шалаши. Стало вроде бы теплей на душе: все равно что до родных хат добрались.
Недолго здесь суждено было стоять отряду. Спустя два месяца фашисты блокировали район. Рабцевич, не вступая в бой с карателями, увел отряд в деревню Рожанов, что приютилась в междуречье Орессы и Птичи в партизанском крае. Но это было потом…
После ужина Рабцевич и Линке сели на траву покурить. Между деревьями там и тут потрескивали небольшие костры, возле них сидели и лежали бойцы, вместе с которыми Рабцевич летел из Москвы, немного дальше — комаровцы, в стороне — бывшие военнопленные из Поболово, потом еще, еще и еще.
Рабцевич смотрел на бойцов, и в глазах рябило от пестроты одежды. Уже второй год, как он вновь стал военным. За это время попривык к форме, даже сроднился с ней. Она невольно подтягивала и ко многому обязывала. Сейчас же все были одеты кто во что горазд. Одни — в гражданские пиджаки, рубашки, брюки, другие — в немецкие, итальянские френчи и только десантники — в красноармейской форме.
«Не воинское подразделение, а маскарад», — подумал Рабцевич и вздохнул.
— Тебя что-то тревожит? — спросил комиссар.
— Да понимаешь, — Рабцевич глазами показал на костры, — выходит, каждая группа у нас сама по себе, не вижу я в них пока единого целого.
Линке улыбнулся.
— Странно, но и я об этом думаю. — Из нагрудного кармана он достал листок. — Посмотри, у Комара взял.
Это была партизанская присяга. Рабцевич прочитал, пожал плечами:
— Как тебя понимать?
— А просто, принять ее надо, она и объединит, сплотит бойцов…
Рабцевич закурил, сощурился, точно дым от самокрутки попал в глаза.
— Так она ж партизанская, а у нас подразделение специальное, надо, чтоб в присяге это чувствовалось.
— Тогда давай напишем свой текст.
Они спустились в землянку, и каждый написал свой текст, потом поспорили, переписали, сократили, и в конце концов присяга была готова.
Утром Рабцевич объявил, что перед обедом состоится общее построение отряда, будут принимать присягу. Взгляд его задержался на бойце из местных, который стоял как раз напротив. Вид у него был неприглядный: волосы не чесаны, рубашка расстегнута, на пиджаке ни одной пуговицы.
Боец перехватил взгляд командира, покраснел и торопливо стал приводить себя в порядок: застегнул рубашку, одернул пиджак.
Рабцевич ознакомил всех с текстом присяги.
И началось: засуетились, забегали бойцы…
У Линке был кожаный кошелек с множеством отделений, в которых хранилось все для сапожно-портновского дела — от набора иголок, моточков ниток разного цвета, пуговиц до шила и ножниц. Комиссар невольно стал центром всеобщего внимания. То и дело слышалось:
— Товарищ Карл, дайте, пожалуйста.
— У вас не будет черной нитки?
— Мне бы пуговицу для гимнастерки, вчера потерял, не одолжите?
— Будьте добры, шильце.
Линке с улыбкой раздавал свои запасы. Чувствовалось, это доставляло ему удовольствие.
Рабцевич, молча наблюдавший за суетой возле комиссара, не выдержал:
— Карл, ты же не нянька. У каждого бойца должны быть нитка, иголка, запасная пуговица.
Линке улыбнулся.
— Привыкнут, освоятся — все будет.
В два часа дня объявили сбор на полянке.
За столом из грубо отесанных досок разместились Рабцевич, Линке, Змушко. Остальные расселись кто где: на подвернувшемся чурбаке, лапнике, прямо на траве. Рабцевич не без удовольствия отметил нарядно-торжественный вид бойцов. Все постриглись, побрились, некоторые умудрились даже погладить рубашки, гимнастерки, брюки.
«Что касается стирки, ясно, — подумал командир, — вода под боком, но как погладились? — Вспомнил Процанова, строгавшего скалку… — Старинный метод использовали…» Рабцевич встретился взглядом с бойцом, вид которого ему не понравился утром. Тоже аккуратно причесан, пиджак застегнут на все пуговицы — деревянные, обожженные.
