Петр Лебеденко - Шхуна «Мальва»
Некоторое время Андрей Ильич находился в каком-то забытьи. Он чувствовал боль, чувствовал, как по подбородку течет струйка крови, но все это воспринималось им как-то отвлеченно. Будто и эта струйка крови, и боль, которую он испытывал, — не здесь, в нем, а где-то за пределами его ощущения. Больно, очень больно было только внутри.
Может быть, все, что произошло потом, не было Шороховым вполне осознанно, хотя он мог дать слово, что не инстинкты руководили его поступками в ту минуту, а что-то высшее. Андрей Ильич медленно, словно лежал на нем тяжелый груз, поднялся, расправил плечи, протянул руки, схватил начальника за горло и придушил так, что тот сразу захрипел.
Молча, без единого слова, Самойлов стоял в стороне. Он не двинулся с места и тогда, когда Шорохов, плюнув в лицо начальнику, отшвырнул его от себя и сказал: «Подлец!».
Вскоре Андрей Ильич, так и не повидав своей семьи, направлялся на Север, в концлагерь. А примерно через полгода в лагере он встретился с человеком, которого меньше всего ожидал здесь увидеть. Везя тачку с битым камнем, Шорохов заметил в стороне заключенного, присевшего на землю отдохнуть. Андрей Ильич видел только его спину, но почему-то остановился и крикнул:
— Эй, товарищ, тебе плохо?
Заключенный повернулся, кивнул головой и показал на грудь. Потом надолго закашлялся. А Шорохов уже бросил тачку и бежал к нему.
— Самойлов! — кричал он. — Петро Аркадьич...
Они обнялись, постояли так молча несколько мгновений, вспоминая прошлое. Наконец Самойлов сказал:
— Чего ж не спрашиваешь, друг, как это чекист оказался в концлагере?
— А тут и спрашивать нечего, — просто ответил Андрей Ильич. — Не приняла твоя душа грязи, вот и... Небось, по-крупному поговорил со своим начальником?
— Было дело! — улыбнулся Самойлов.
Уже шла война, когда однажды Шорохова вызвали в канцелярию, объявили коротко, без всяких объяснений:
— Вы освобождаетесь из-под стражи. Обвинение с вас полностью снято.
Шорохов вернулся домой, жил тихо, замкнуто, изредка ходил на море, с тоской смотрел, как приходят в порт и уходят оттуда корабли. Бывшие друзья спрашивали его:
— Чего ж отсиживаешься в такое время, Андрей Ильич? Обиженным считаешь себя? Зло на партию затаил?
Шорохов или отмалчивался, или коротко отвечал:
— Обида, брат, не туман, скоро не рассеивается.
За спиной у него говорили:
— Немцев такие обиженные, поди, хлебом-солью встречать будут...
Шорохов слушал, лицо его то бледнело, то наливалось кровью, но он все время молчал.
Глава 2
Утром Иван Глыба окатил палубу водой, прошелся по ней мокрой шваброй, слегка подраил мелом рынду и хотел было уже присесть закусить, когда заметил отплывшую от берега портовую шлюпку. Всмотревшись, рыбак увидел, что в шлюпке новый шкипер и лейтенант Штиммер.
— О, Иван Глиб! — неуклюже поднявшись по шторм-трапу, весело воскликнул немец. — Ты есть отшень молодец рибачок. Кораблик отшень чист, все есть гут. Скоро будет много рибка.
— Рыбка плавает по дну... — невесело ответил Иван.
— Зачем по одну? — строго посмотрел на него немец. — Надо по много-много. Шкипер есть. Гут шкипер. Команда рибачок подбирай?
— Разрешите команду подобрать мне самому, господин офицер, — вмешался в разговор Шорохов. — Я неплохо знаю людей в этом городе и сумею найти подходящих парней. Главным образом, конечно, это будут юнцы. Опытных рыбаков найти не удастся.
— Нам нужен рибка, — ответил Штиммер. — Остальное нам важно нет.
— Через два дня мы выйдем в море, — продолжал шкипер, — с вашего, конечно, разрешения.
— О, да! Мы будем прислать нашего... как этто... пред-ста-ви-тель...
— Слушаю, господин офицер.
Походив несколько минут по шхуне, немец уехал. И тогда шкипер взял Ивана Глыбу под руку, провел его в кубрик, усадил на скамью и наглухо закрыл иллюминатор.
— Теперь, парень, давай потолкуем, — тихо сказал он.
— Можно и потолковать, — ответил Иван. — Не знаю только, о чем...
— Есть в приморском переулке маленький домик, — не обращая внимания на сухой ответ Глыбы, начал шкипер, — маленький такой, чистенький домик, в котором живет рыбак Иван Глыба со своей матерью и братишкой Ленькой. И в том же домике живет сейчас дальний родич Глыбы Иван Капуста, совсем больной, разбитый параличом человек. Так, Иван?.
— Ну, и дальше? — не глядя на шкипера, сказал Иван.
— В городе мало кто знает Ивана Капусту, — продолжал Шорохов, — потому что человек он не здешний, да и кому, кроме немцев, охота копаться в чужих делах? Правда, Глыба?
Глыба не ответил. Он сидел неподвижно, чуть наклонясь над скамьей, и смотрел на. свою деревянную ногу.
— А если копнуть, — продолжал Шорохов совсем тихо, — то окажется интересная картина: больной этот человек — никакой ни родич Ивану Глыбе, а раненый советский офицер, не успевший уйти со своими друзьями...
Иван продолжал молчать. Только взгляд его скользнул по лежавшему у двери железному болту, и рыбак незаметно подвинулся к нему.
— Это ни к чему, парень, — сказал шкипер, перехватив его взгляд. — Мы с тобой не бандиты, чтобы проламывать друг другу черепа стальными болтами.
Иван в упор посмотрел на Шорохова и глухо спросил:
— Выдашь?
Шкипер засмеялся:
— Чудак ты, Глыба...
— А зачем же рассказывать тогда об этом? Думаешь в страхе меня держать?
— Хочу, чтоб верил ты мне, Глыба, — просто ответил шкипер. — Вместе ведь работать будем.
*К полудню Ленька Глыба привез на шхуну Юру Араки и его друга Сашу Аджарова. Улыбаясь, Юра подошел к шкиперу.
— Пришли мы, — сказал он.
Глыба стоял у борта, с неприязнью глядя на юношу. Он мог простить его отцу и спекуляцию на рынке и даже кофейню, но это «отпуск только за германскую валюту» Глыба не мог простить ни старому греку, ни его сыну. Когда Юра, поздоровавшись со шкипером, подошел к рыбаку и протянул для приветствия руку, Глыба не ответил и прошел на нос шхуны.
— С ним это бывает, — засмеялся шкипер. — Не огорчайся.
На носу шхуны уже командовал Ленька. Заложив руки за спину и по-морскому широко расставив ноги, он кричал на воображаемых матросов:
— Пошел все наверх паруса ставить! Живо, молодцы!
Только один он видел, как вверх взметнулся продырявленный океанскими бризами фок, взлетели кливер и бом-кливер, и шхуна, зарываясь подветренным бортом в пену, понеслась по клокочущим гребням волн.
— Поднять бизань! — кричал Ленька, вытирая рукавом пиджака нос. — Очистить грота-фал! Живо, черт бы вас подрал! Эй, там, на шканцах, подтянуть шкоты!
