Евгений Воробьев - Этьен и его тень
– Если на меня наденут наручники, я не сделаю ни одного – слышите? – ни одного шага! У нас в Австрии на политических наручники не надевают.
И тюремщики вынуждены были уступить, они поняли, что скандал неминуем. Кертнеру показалось даже, что Фаббрини не очень этим доволен. И все три дня, пока шел судебный процесс, Кертнера возили из тюрьмы в здание суда и обратно без наручников, с двумя конвойными.
С радостью увидел Кертнер, что авиатор Лионелло освобожден из-под стражи и должен выступить на суде в качестве свидетеля. Он вежливо, будто их не разделяла железная клетка, поздоровался со своим бывшим учеником и проследовал мимо с кожаным хрустом – высокие, почти до колен, ботинки на шнурках, кожаные брюки и куртка, кожаная кепка с очками над козырьком.
Кертнеру нравилось, как держался на суде Блудный Сын – независимо и отчаянно. Видимо, в ходе следствия ему основательно досталось на допросах, и он сделал какое-то признание, а на суде от него отказался.
– Сейчас вы все отрицаете. Почему же вы подписали протокол допроса?
– А разве синьору прокурору не известно, что все следствие в Особом трибунале основано на особых средствах воздействия? – Баронтини кулаком ударил себя по скуле. – Пусть я умру без исповеди, если это неправда, пусть мой рот будет жрать дерьмо, если я вру! Да если бы мне тот карлик в мундире приказал сознаться, что это моя подпись стоит на казначейских билетах, – я и под этим подписался бы… Как говорил Фигаро в комедии Бомарше: я надеюсь на вашу справедливость, синьор судья, хотя вы и служитель правосудия…
Больше прокурор за все время процесса вопросов Блудному Сыну не задавал.
Немало времени посвятил суд поездкам Кертнера на аэродром под Миланом и фотоснимкам, сделанным на этом аэродроме.
– Вы летчик?
– Да, я летаю.
Заслуженный авиатор Лионелло подтвердил, что он давал уроки подзащитному почти год. Кертнер при полетах делал немало ошибок, но в его поведении на земле ничего предосудительного не было. Лионелло с достоинством направился к своему месту, нещадно скрипя кожаными доспехами авиатора.
– За несколько лет жизни в гостеприимной Италии, – сказал по этому же поводу Кертнер, – меня только однажды предупредили, что снимать запрещено.
– Где же? – насторожился прокурор.
– А вы разве не знаете? В музее Ватикана. Там не разрешают брать с собой фотоаппарат. А кроме того, запрещено входить с обнаженными плечами.
По залу прошел смешок.
На следствии и все три дня, пока шел суд, Кертнер выгораживал других обвиняемых, тем самым взваливая еще больший груз на свои широкие, чуть сутулые плечи.
А чтобы это выглядело естественно и не вызывало подозрений, Кертнер не гнушался, когда нужно было, выставлять в непривлекательном виде тех, кого прокурор называл соучастниками. Сами посудите, разве опытный делец мог довериться таким несообразительным, бестолковым людям, разве он стал бы делиться своими планами с людьми, которые так плохо разбираются в технических новинках, а еще хуже – в политике, не читают даже «Мессаджеро»? Да никогда!
А Блудного Сына подсудимый Кертнер отказался признать своим знакомым, хотя в глубине души считал надежным другом. Да, встречал его на пароходе «Патриа», где тот плавал вторым помощником капитана. Да, несколько раз подымался на капитанский мостик; они обменивались малозначащими фразами о погоде, но деловых разговоров, а тем более секретных, никогда не вели.
– У меня такое впечатление, – сказал Кертнер, повертываясь к прокурору, – вы очень сожалеете, что не смогли заставить Атэо Баронтини признаться в поступках, которых он не совершал. Вы обещаете снисхождение и даже безнаказанность всем, кого считаете моими сообщниками, при условии, если они дадут против меня ложные показания. Но разве синьор прокурор не обнаруживает тем самым собственную неуверенность и делает очевидной слабость закона, который взывает о помощи к нарушителю этого закона? И может ли внушать суду доверие тот, кто способен так легко нарушить верность по отношению к своим товарищам, давая ложные показания?
Кертнер выиграл немало словесных дуэлей с прокурором, со свидетелями обвинения, с председателем суда, но все это были «мелкие стычки с противником», как любили писать в фронтовых сводках еще в первую мировую войну.
А генеральное сражение складывалось не в пользу Кертнера – слишком силен удар Паскуале, нанесенный в спину: все понимали – не станет самоубийца лгать на смертном пороге.
Больше всего Кертнер встревожился, когда председатель вызвал последнего свидетеля обвинения – французского агента. Тот прошел к судейскому столу, волоча ноги так, будто на ходу терял, находил и вновь терял комнатные туфли. И как француз ловко инсценировал, будто поднялся на борт «Патрии» в Марселе! Выяснилось, что на самом деле он сопровождал Кертнера от Альхесираса, а может быть, еще от Севильи, от Толедо, от подступов к Мадриду, черт его знает откуда!..
Как только ему удалось за время плавания от Альхесираса до Марселя ни разу не показаться на глаза? Наблюдал он и за Кертнером, и за Эспозито, и за Блудным Сыном. А Кертнер еще наивно думал, что поиздевался над агентом, когда прощался с ним на пристани в Специи и утомительно болтал о графе Монте-Кристо.
Француз едва начал давать свои показания, как Кертнер понял – сотрудник испанской контрразведки. Ну и дошлый тип! Ему удалось перехитрить Кертнера, правда, при активной помощи капитана «Патрии». Совершенно очевидно, что испанская контрразведка работает в самом тесном контакте с ОБРА.
«Скольких агентов я за последние месяцы сумел обезвредить, отшить, оставить в дураках, – сокрушался Этьен, слушая показания этого субъекта, – а такого опасного не заметил. А распознал бы его сам Старик, если бы столько времени подряд жил и работал, преследуемый сворой гончих и сыщиков-охотников? Какая это была по счету западня?..»
Суду стало известно, сколько раз на протяжении рейса «Патрии» Эспозито заходил в каюту второго помощника капитана Атэо Баронтини (Блудного Сына) и сколько раз Эспозито, опасливо оглядываясь и полагая, что в коридоре никого нет, успел прошмыгнуть в каюту Кертнера. А позже бретонцу удалось найти секретные чертежи в трюме между бочками с оливковым маслом: чертежи лежали там два дня, прежде чем их удалось подложить обратно в сейф. Вот эти секретные документы передал Эспозито человеку, называющему себя австрийцем, в траттории возле фабрики «Мотта»…
Надолго в памяти остался резкий стук одновременно отодвинутых кресел – это когда все судьи встали, удаляясь на совещание.
Подсудимые в ожидании приговора писали письма, разрешены были свидания, и лишь Кертнер коротал время в гнетущем одиночестве – кто пожалует к нему в эти часы?
