Михаил Самсонов - Пленники подземного тайника. В глубинах пещер. Том II
Махмута затрясло от презрения и отвращения. А Андрей наслаждался своими воспоминаниями. Он все говорил и говорил:
— Да, были времена… У-у-у! Как хорошо белые приняли меня! Я помог им поймать более двадцати коммунистов. В лесу прятались. Среди них был один комиссар. Большой комиссар. Жалко, успел пустить себе пулю в лоб. Не то я бы получил еще больше денег… Эх, проклятый кашель замучил…
— Агай, вам надо лечиться на свежем воздухе, под солнцем, на земле, — превозмогая отвращение, мягко сказал Махмут.
— Пещера погубила меня… Было время, знал агай, как жить! До всего доходили мои руки и ноги. Все горы, леса и тропы в этих краях я знал, как свои пять пальцев… А у моего отца, знаешь, сколько было земли? О скоте, я уже и не говорю. Считали не по головам, а только стадами! Эх, и молод же я был тогда! Подольше бы пожить в том раю!.. Только белые ушли. Долго скитался я по чужим странам…
— Откуда же ты родом, агай?
— Тише! Называй меня «дядя Андрей». И смотри! При других не смей обращаться ко мне по-башкирски! Понял? Это я сейчас просто так… Захотелось, как в детстве…
— А почему по-башкирски нельзя? Мы же с Шарифом разговариваем. О том, что ты башкир, не знают, что ли?
— Если бы не знали! Потому-то проклятый Зете и погубил меня. В первые годы, пока не спросит у меня о деревнях, о горах, о реках, он никогда из пещеры не выходил. А мне самому ни разу не разрешил, гад!
— А на что его разрешение? — вдруг спросил Махмут, забыв об осторожности.
Андрей вздрогнул, с испугом оглянулся, наклонился и дрожащим голосом проговорил:
— Щенок! За эти слова, знаешь, что будет? Не только тебе, но из-за тебя и мне…
— Нет, дядя Андрей, не знаю. А что?
— «Не знаю!» Вы-то не знаете? Не вздумайте что-нибудь натворить! Я вас…
Заметив, что эти слова приняты Махмутом совсем хладнокровно, Андрей успокоился:
— А какие дела делаются на свете, вы знаете?
— До того, как попали сюда, знали. А что?
— Германия стала хозяином уже почти половины света! Об этом знаете?
— Ну до половины света еще далеко…
— А там, — Андрей показал пальцем наверх, — знают о том, что немцы скоро доберутся до них?
— А у нас с Германией договор о ненападении.
— «У нас!» Она еще вам покажет договор!
— Но наши тоже ведь не лыком шиты!
— Что ты понимаешь, дурак? Ты же повторяешь то, что коммунисты болтают на собраниях.
— Почему на собраниях? Я радио слушаю, газеты читаю.
— Ты, молокосос, читаешь газеты?
— Читал, пока к вам не попал.
— Смотри, какой ученый! Газеты читал!.. — продолжительный кашель прервал слова Андрея. Махмут смотрел на него и думал: «А какую пользу принесет тебе война?» Но не спросил: не сердить, а как-то смягчить надо Андрея. Поэтому Махмут решил прикидываться наивным мальчишкой.
— Дядя Андрей, а как по-вашему, скоро война будет?
— Не так уж много осталось ждать. Совсем недолго! — глаза Андрея злобно блеснули. — И на нашей улице будет праздник… Должен же быть конец моим мучениям! Шестой год надрываюсь в этом проклятом подземелье! Придет этот счастливый день. Скоро придет!
Андрей размечтался:
— Я уже не тот дурак, каким был раньше. Я буду умным! На что мне заводы да земля?
В приморском городе, где веют теплые ветры, открою два-три хороших ресторана! Спокойно, уютно, весело! Рядом свой доктор, собственные слуги. Своя автомашина, свой шофер. А капитала, добытого здесь, на это хватит.
От болтовни Андрея Махмут устал, глаза его закрывались.
— Спишь? — спросил Андрей обиженным голосом. — Ну спи! Горе! Сколько еще будешь лежать? Всю работу взвалили на меня одного.
А тут еще с животом что-то неладно. Постоянно болит, а отчего — не знаю, — Андрей потрогал ладонью живот, презрительно посмотрел в сторону Махмута и тихо удалился.
Махмут перевернулся на бок и задремал.
Когда он проснулся, дверь была открыта. Рядом стоял Шариф. Увидев, что Махмут открыл глаза, Шариф радостно улыбнулся.
— Тебе легче? Да?
Махмут приподнялся. В первую минуту показалось, что он уже вполне здоров. Но тут же почувствовал, что еще очень слаб.
— Это после температуры, — успокаивал его Шариф. — Еще раз поспишь, и все пройдет…
— Сколько дней ты пропадал?
— Двое с лишним суток. Сейчас ночь…
— Так идем же! Идем!
— Нет, уж, ты оставайся.
— Понимаю. А там… долго будешь?
Шариф задумался:
— Часов пять поработать придется.
— Это долго. Могут заметить. Пока вода будет убывать, да пока будешь лазить по той мокрой трубе, понимаешь, сколько времени уйдет. Да и обратно…
— Нет. Я хотел сказать: всего пять часов.
— Это другое дело. Так бы и сказал.
— Не все ли равно? Часов-то у меня нет. Они у себя оставили.
— Часы… А на что они нужны? Без часов разве нельзя измерять время?
— Чем? Аршином? Да и аршина-то у нас нет, — горько усмехнулся Шариф.
— А голова-то у тебя есть?
— Голова-то, кажется, на месте. Но она, мне думается, не измерительный прибор.
— Наоборот, самый точнейший.
— Ладно, лежи ты, я пошел.
— Погоди! Ты что? Думаешь, когда я пластинки проявляю, отцовские часы с собой таскаю? Или ходики со стены снимаю?
— Но ты же считаешь…
— Вот и ты считай. Только не торопясь. Досчитаешь до ста — одна минута. Приблизительно, конечно. Но не путай счет с количеством секунд. Шестьдесят — это очень неудобно. Почему древние халдейцы такую систему счета придумали? Не знаю. Ну, вот, оба будем считать. Досчитаем до шести тысяч — будет час, а до тридцати — пять часов.
— Хорошо, Махмут! Так я и буду делать.
— И я тоже!
— Ты бы спал… Эх, ты…
— Ладно, ладно, успокойся, я ведь…
Наконец, выключили свет. Шариф прислушался. Тишина.
— Ну, я пошел.
— Только будь осторожен. И давай начнем считать — раз, два, три, четыре…
Свою постель Махмут перенес ближе к приоткрытой двери. Лег так, чтобы можно было наблюдать за всем садом. Шепотом он вел счет:
— …девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять, сто, — согнул большой палец правой руки. Это уже был десятый палец, значит, еще одна тысяча. Неужели прошло всего лишь пятьдесят минут? Не допустил ли ошибку? Шариф, может быть, сейчас убирает последний камень? А может, он уже вышел куда-нибудь в лес и полной грудью дышит земным воздухом, смотрит на звезды?
Может быть, там не ночь, а день. Яркое солнце. Зеленый лес.
Мозг считает автоматически, не мешая другим мыслям. Как только сто — очередной палец загибается сам.
