Луи Буссенар - Бенгальские душители
Оказавшись запертым Биканэлом в помещении, доселе ему неизвестном, Берар ощутил приступ гнева. И это было понятно. Во-первых, он потерпел поражение, что крайне унизительно для прославленного факира, грозного предводителя свирепых поклонников богини смерти Кали и одного из главных участников тайных деяний в загадочной Индии. Во-вторых, попав в ловушку, где его ждала голодная смерть, он лишился возможности выполнить до конца важную миссию, возложенную на него брахманами и заключавшуюся в обеспечении безопасности капитана Бессребреника и его спутников. Последнее обстоятельство тяготило его куда больше, чем уязвленное самолюбие и мысль о неминуемом конце. Ибо он был прежде всего человеком долга, этот Берар, личность таинственная, исключительно противоречивая, сочетавшая в себе одновременно доброту и злобу, жертвенность и постоянную готовность пойти на убийство, поскольку жизнь человеческую как таковую он ни во что не ставил. Его сознание и воля были полностью порабощены высшим кастовым сословием — пандитами, образующими духовную аристократию Индии, и он являлся послушным орудием в их руках.
Высоко ценя проявленные им преданность, предприимчивость и ловкость, эти великие умы наделили Берара могущественными, чуть ли не сверхъестественными способностями. Как и других факиров, его обучили искусству убивать и воскрешать, не чувствовать усталости, не испытывать душевных страданий, стойко переносить любые пытки и довольствоваться самым малым. Кроме того, он был посвящен в тайны того, что мы называем магией, и, таким образом, мог активно воздействовать на психику людей, укрощать тигров и змей и подчинять своей воле даже неодушевленные предметы.
Такие, как Берар, свято верят в непогрешимость пандитов, которые представляются им некими высшими существами, занятыми исключительно поиском путей приближения к недоступным для обычного человеческого разума абстракциям и возможно большего освобождения из-под власти материальных сторон земной жизни. Их дело — мыслить, а дело факиров — действовать. Факирам могут приказать следить за кем-то или, наоборот, кому-то беззаветно служить, пойти солдатом в правительственные войска или сражаться среди повстанцев, стать рабом или принять обличье раджи, исцелить недуг или напустить хворь, любить или ненавидеть, спасти человека или погубить его. И они беспрекословно выполняют любое распоряжение, невзирая ни на какие трудности, мучения и даже угрозу смерти.
Берар, поддавшись было отчаянию, быстро взял себя в руки. Факир нашел утешение в том, что сделал все посильное, а если с не зависящими от него обстоятельствами и не справился, то готов понести самую жестокую кару. Мысль о смерти, к которой пандиты настойчиво приучают своих служителей, умиротворяла его душу, и кончина представлялась ему желанным выходом из создавшегося положения.
Усевшись на пол, он прочел несколько строф из вед[50] и, отгоняя злых духов и располагая к себе добрых, произнес заклинания. Затем погрузился в состояние глубокой сосредоточенности, вновь переживая мысленно важнейшие события своей нелегкой бурной жизни.
Факиры с помощью специальных упражнений вырабатывают в себе способность к быстрому и полному отключению своего сознания от окружающего мира и, обладая даром самовнушения, могут сами себя усыпить и лишиться чувствительности, как это бывает под воздействием гипноза.
Вот и Берар, постепенно отрешаясь от всего, впал в забытье и сидел теперь неподвижно, как статуя, в безмолвии зала, ставшего ему гробницей.
Прошло много часов, но предводитель душителей так и не шелохнулся, и о том, что он еще жив, можно было судить лишь по еле уловимому дыханию.
Но как бы ни был глубок этот сон, предвозвестник смерти, факиру все же не удалось уйти в небытие. И когда послышался легкий шорох, он чуть заметно вздрогнул, хотя ни один мускул на его лице не шевельнулся, а подернутые дымкой глаза по-прежнему ничего не видели.
Внезапно зал наполнил глухой шум трения гранита о гранит, стена ненадолго повернулась, и в образовавшейся щели сперва показалась голова, а затем и худощавое сильное тело на длинных тощих ногах.
Простую и вместе с тем изысканную одежду пришельца составляли огромная индусская чалма, ослепительно белый халат из тонкой шерсти и узкий белый шелковый пояс, из-за которого выглядывала богато украшенная каменьями рукоятка кривого кинжала. Тонкие черты лица, обрамленного седой раздваивавшейся бородой, и высокий широкий лоб придавали ему облик человека умного и одухотворенного.
Шагнув в помещение, незнакомец легким движением руки стряхнул с сандалий пыль, устремил живой и вместе с тем спокойный взгляд на сидевшего в неподвижной позе факира и негромко, но отчетливо произнес:
— Проснись, Берар!
Факир тотчас открыл глаза, и лицо его приобрело обычное выражение. Узнав вошедшего, он вскочил:
— Учитель! Пандит Кришна! Мир тебе, сахиб!
— И тебе мир, Берар!
С почтительным смирением факир сказал:
— Учитель, я виноват в том, что попался… Нашелся человек хитрее меня…
— Знаю, Берар. Я все знаю.
— Я заслуживаю кары и готов понести ее!
— Следуй за мной в зал совета, — загадочно ответил пандит.
Вновь сработал секретный механизм, и они вышли из зала. Легким уверенным шагом пандит прошел, сопровождаемый факиром, множество коридоров, пока наконец не оказался в огромном помещении со сводчатым, как в церкви, потолком и с богато драпированными стенами, к которым прижались книжные шкафы. В глубине, под сине-белым балдахином, находилось возвышение. Посреди его виднелось высокое, из слоновой кости, кресло, украшенное фигурками индусских божеств, выточенными с великим терпением и изощренным мастерством, свойственным ремесленникам Востока. По обеим сторонам от этого кресла были расставлены по трое еще шесть кресел, но уже из черного дерева и размером поменьше.
Пандит опустился степенно, как на трон, в кресло из слоновой кости и, помолчав немного, обратился к Берару, скромно стоявшему у двери:
— Подойти поближе и сядь!
Хотя голос учителя звучал тихо, тон был повелительным, не допускавшим возражений.
Факир, почтительно склонившись, прошел в зал и сел на одну из низеньких скамеек, выстроенных рядами напротив возвышения.
Тихо приоткрылась дверь и пропустила высокого, худощавого старика — в чалме и в таком же белом халате, что и у учителя. Его лицо окаймляла белая борода, кожу, прокаленную и потрескавшуюся, покрывала мелкая сетка морщин. На огромном, отвердевшем, как рог, носу сидели, поблескивая стеклами, очки. Хотя он и опирался на палку, но не производил впечатления дряхлого человека.
