Николай Шпанов - Война «невидимок». Остров Туманов
Элли испуганно вскрикнула и закрыла лицо руками.
— Спокойствие! — повелительно произнес Найденов нарочито громко и отчетливо, так, чтобы слышал Житков. — Я требую спокойствия во что бы то ни стало. Никто не решится поднять руку на священника!
Если Житков не выскочил из своего тайника, то лишь потому, что понимал: этим только испортишь дело. Стоит «гвардейцам» увидеть его в доме священника, и все будет кончено. Ничто не спасет тогда Найденова от лап Вольфа.
«Гвардейцы» увели пастора.
В домике стало тихо. Житков осторожно выглянул из-под аналоя. У противоположной стены стояла Элли. Ее руки бессильно висели вдоль тела. Девушка казалась совсем слабой, беспомощной. Она сделала было шаг к Житкову, но потеряла силы и, падая, приникла к его груди, не стыдясь душивших ее рыданий…
Глава седьмая. «Белая смерть»
Избегнув наказания, барон получает свое
Неожиданное сообщение отвлекло барона от повседневных дел: Германия напала на Советский Союз. Двадцать пять лет барон ждал этого и желал так, как может желать самый злобный враг. И все-таки известие выбило его из колеи.
Два дня барон бегал от дома к дому, от сборища к сборищу. Всюду, где шли разговоры, где собирались люди, обсуждая происходящее, можно было видеть рыжую голову и внимательно прищуренные воспаленные глазки барона. За сходную цену он готов был донести на каждого, предать кого угодно, кроме… Нордаля.
Избави бог, тронуть Нордаля или кого-нибудь из группы объединенных им патриотов. Барон знал, что тут его ждет жестокая кара. Для рыжего Вилли не было секретом, что Нордаль — душа тайной патриотической организации, поставившей себе целью борьбу с немецкими пришельцами. Казалось бы, самой первой задачей немецкого шпиона должно было быть раскрытие именно этой организации, ее разгром и предание в руки Вольфа всех патриотов. И если бы барон не был уверен, что ему одному удалось проникнуть в тайну Йенсена, он, может быть, и вынужден был бы, несмотря на панический страх перед слесарем, предать его. Но пока никто из немцев, кроме него, не знал о существовании патриотической организации. Поэтому барон решил молчать. Нордаля он боялся не меньше, чем Вольфа.
Когда усердствующий Торвальд принялся за изъятие заложников, барон поспешил к Вольфу. Он сказал:
— Если вы позволите арестовать Нордаля Йенсена, то я перестану вам служить. Случись с ним что-нибудь — расплачиваться придется мне.
— Иногда вы умеете быть логичным, — холодно сказал Вольф. — Дальше!
— У меня есть все основания предполагать, что не сегодня-завтра я буду знать, где скрывается русский.
На этот раз барон не лгал. Он был убежден, что рано или поздно Нордаль, если он останется на свободе, должен будет войти в соприкосновение с русским. А по его следам доберется до беглеца и сам барон.
— Я приведу его к вам, как бычка на веревочке.
— Тысяча крон? — усмехнулся Вольф.
— Ну, нет, — сказал барон, — тут тысячей не обойтись. Я больной человек, господин Вольф. Мне необходимо серьезное лечение. А лечение требует денег. Больших денег, господин Вольф!
Вольф с презрением пожал плечами.
— Кажется, я даром хлеба не ем, — обиженно проговорил барон. — То, что я собирался вам предложить… — Он умолк, ожидая, что Вольф задаст вопрос. Но тот продолжал равнодушно рассматривать свои ногти. Барону пришлось закончить: — У меня есть план насчет Адмирала и пастора. Кажется, они сидят у вас бельмом на глазу.
— Короче.
— Если мне удастся провести к вам русского так, что никто не будет об этом знать, сможете вы сделать вид, будто он не найден?
Вольф недоуменно поднял бровь.
— Зачем?
— Это даст вам возможность расстрелять заложников: пастора и старого Глана.
— Положительно, сегодня вы превзошли самого себя. Прикажите выдать вам… сто крон!
— Моя мысль вам нравится? О, очень скоро я предложу вам кое-что совсем интересное. Просто удивительно интересное.
— Здесь не театр…
— Но, увы, и не больница. А я уже сказал вам: мне нужно лечить мое бедное сердце. Врач сказал, что оно может остановиться в любой момент. От простого нервного шока…
— Испуг труса вы называете шоком? — усмехнулся Вольф.
— От испуга или даже от радости. От любого потрясения… — Барон сделал жалостливую мину. — Вы смеетесь надо мной, а если бы вы знали, что значит больное сердце… Когда-нибудь вам скажут: ваш лучший друг барон скоропостижно…
— Мой друг?.. — Вольф поморщился.
— Гордость погубит вас, господин Вольф… — Но, заметив, как хмурится его собеседник, барон поспешил перебить самого себя. — Еще что-нибудь?
— Пока все. Можете идти.
Выйдя от Вольфа, барон решил забежать в пивную. Первое лицо, которое он там увидел, был Оле Хуль. Причетник сидел, понурившись, у пустого столика в ожидании собутыльника. Ему было отчего приуныть: обескураживающую новость сообщил ему только что Свэн Торвальд: наци решили не пускать на остров другого пастора взамен нынешнего. Значит, напрасно Хуль надоумил арестовать Сольнеса. Вот глупо-то получилось! Он сам подставил под нож курицу, которая несла ему золотые яйца. Прощай, доходы! Что же остаётся?
Попытаться заработать тысячу крон на голове русского?.. С тысячей крон старый бакалейщик возьмет его пайщиком в лавку. С Торвальдом не пропадешь: этот умеет ладить с гуннами. Что ж, дело, значит, за тысячею?
Оле оживился при виде входящего приятеля. На этот раз рыжий барон не только угощал, но и усиленно угощался сам. Прошло немного времени, и приятели оказались в одинаково приподнятом настроении. Может быть, поэтому обычная настороженность оставила барона. Он не заметил, как в пивную вошел Тэдди и уселся за соседний столик.
То, что Тэдди услышал, заставило его навострить уши. Рыжий говорил причетнику:
— Хочешь сделать у «капитана» настоящую карьеру, на всю жизнь? Приобрести его расположение и тысячу крон?
— Что ты сказал? — встрепенулся причетник. Как будто даже хмель мгновенно соскочил с него. — Тысячу крон?
— Наличными, без расписок и прочей волокиты.
— За это можно продать самого Саваофа!
— Иди к Вольфу и скажи ему про девчонку.
— Ты совсем зарапортовался, Вилли! Почем я знаю, где у тебя припрятана девчонка?
— Дочка старого Глана, Элли — красотка первый сорт. Вольф может увезти ее в Германию.
— Кто же пойдет на это? Мне вовсе не хочется, чтобы старый Глан свернул мне шею, когда выберется из тюрьмы.
— Фью! Старому Адмиралу крышка. Через сутки он пойдет на корм рыбам…
