Александра Маринина - Искатель. 1998. Выпуск №8
— Боже мой, Лариса, когда же ты успела стать совсем взрослой?! — изумилась она, увидев в прихожей родительской квартиры высокую статную черноволосую девушку, дочь своего двоюродного брата.
— Говорят, чужие дети растут быстро, — заметила та, обнимая Настю, которая, выходит, приходилась этой взрослой девушке тёткой.
Настина мать, Надежда Ростиславовна, несмотря на долгожданный приезд сестры, не отступила от давно установившегося обычая учинить дочери инспекторскую проверку.
— Ты опять ходишь без головного убора, — с упрёком сказала она, наблюдая, как Настя раздевается. — Догуляешься до менингита. Как маленькая, честное слово!
— Мама, я всю жизнь хожу без шапки и пока ещё ни разу не простудилась.
— Когда-нибудь ты заболеешь, — авторитетно заявила мать. — Господи, в каком страшном свитере ты ходишь на работу! Неужели тебе не стыдно? Все люди ходят в приличных костюмах, надела бы юбочку с блузкой и пиджак и выглядела бы замечательно. Так нет, вечно ходишь в свитерах и старых джинсах.
— Мама, — Настя проявляла в таких случаях чудеса терпения, хотя разговор этот повторялся из раза в раз на протяжении более чем десяти лет, точнее — пятнадцати, то есть ровно столько, сколько Настя служила в милиции после окончания университета, — этот свитер не страшный, а супермодный и стоит бешеных денег. Лёшкин подарок на День милиции. Просто ты привыкла носить костюмы и одеваться элегантно, а всё, что от этого отличается, тебе кажется страшным. Открой любой каталог и увидишь в зимней коллекции точно такие же свитера. А что касается джинсов, то они не старые, им всего три месяца от роду. Если я буду носить костюмы, мне придётся надевать тонкие колготки, и тогда я уж точно замёрзну и простужусь. Ты же не хочешь, чтобы я мёрзла и простужалась?
— Ты сегодня обедала? — строго спросила мать, переходя на следующую интересующую её тему.
— Обедала.
— Что ты ела?
— Мама, — взмолилась Настя, — я тебя заклинаю, не забывай, сколько мне лет. Мне уже скоро сорок, а ты меня допрашиваешь каждый раз, будто я в первом классе учусь.
Надежда Ростиславовна рассмеялась и потрепала дочь по щеке.
— Сколько бы лет тебе ни было, я всё равно всегда буду на двадцать лет старше. И кроме того, никто и ничто, даже твой преклонный возраст не сможет отменить тот факт, что я твоя мать. И тебе, Настюша, придётся с этим считаться, так же как придётся считаться с моим маразмом, ежели он начнётся.
— А что, есть основания опасаться? — весело поинтересовалась Настя. — Видны симптомы приближения?
— А ты спроси у папы, он тебе расскажет. Не далее как вчера я весьма удачно выступила, отец полчаса хохотал, остановиться не мог.
Настя вошла в комнату, где за накрытым столом сидели Леонид Петрович и приехавшие гости: мамина сестра Вера Ростиславовна и её внуки, пятнадцатилетний Юра и восемнадцатилетняя Лариса. Первые минут десять они ахали и охали, разглядывая друг друга, обнимаясь, обсуждая вопрос о том, на кого из родителей похожи дети, и сетуя на то, что так преступно редко видятся.
— Лёня, расскажи нашей дочери о том, какая маразматичка её мать, — сказала Надежда Ростиславовна, внося в комнату огромное блюдо с пирогами. — Пусть не обольщается, думая, что если я профессор, то наверняка умная.
Леонид Петрович обладал завидным артистическим даром, посему рассказанная им история повергла в хохот всех присутствующих. А история была действительно забавной. Месяц назад родители купили новый радиотелефон, причём именно ту модель, которая категорически не нравилась Надежде Ростиславовне, но на которой столь же категорически настаивал Настин отчим. Накануне, иными словами, вчера Надежда Ростиславовна, сидя в мягком кресле перед телевизором, решила позвонить приятельнице. Набрав номер несколько раз, она раздражённо заявила мужу, что напрасно пошла у него на поводу и согласилась на эту модель, потому что прошёл всего месяц, а телефон уже неисправен. Гудка вообще никакого нет. Леонид Петрович подошёл, чтобы посмотреть, в чём дело, и обнаружил, что его драгоценная супруга пытается дозвониться подруге по пульту от телевизора.
— Это профессорская рассеянность, — прокомментировала Настя, вдоволь насмеявшись, — у меня Лёшка тоже этим отличается. Как начало месяца, так он непременно вторник со вторым числом спутает или пятницу с пятым.
Через полчаса, отдав должное материнской искусной стряпне, Настя взяла сигареты и вышла на кухню.
— Можно я с вами? — робко спросила Лариса.
— Конечно, — удивилась Настя. — И не нужно спрашивать. Кстати, почему на «вы»? Я кажусь тебе древней старухой?
— Извини, — улыбка у Ларисы была изумительная, — просто мы впервые встретились, и я боялась, что ты обидишься, если я буду «тыкать».
Они уселись за кухонный стол лицом друг к другу-
— Ты не куришь? — поинтересовалась Настя.
— Нет, — Лариса снова улыбнулась. — У нас на курсе почти все девочки курят, а я пока держусь.
— Принципиально?
— Не знаю. Просто не курю. Не хочется.
— А глаза почему грустные? Устала с дороги?
Лариса помолчала, задумчиво вычерчивая чайной ложечкой узоры на поверхности стола.
— Вы совсем другие, — наконец сказала она.
— Кто это мы?
— Вы, москвичи. У вас жизнь другая. И сами вы другие.
— И какая же у нас жизнь?
— Яркая, громкая, интересная. И страшная. Я бы не смогла здесь жить. Знаешь, я никогда не была в Москве, только по телевизору её видела, ну в книжках ещё читала, рассказы слышала. И мне всегда казалось, что жить в Москве — это самое большое счастье. Кому удалось, тому повезло, а все остальные должны к этому стремиться. Магазины, рестораны, широкие улицы, машины заграничные — как в кино про Европу.
— Верно, — согласилась Настя. — Тогда почему тебе страшно?
— Вы чужие. Вы все чужие друг другу. И неправильные.
— В чём?
— Во всём. Суетливые, суматошные, деловые, озабоченные. А главного рядом с собой не видите.
Насте стало интересно. Надо же, она и не подозревала, какая у неё племянница.
— И что же главное? Что мы должны увидеть?
— Себя, наверное, — Лариса снова улыбнулась, — и других людей рядом с собой. Ты знаешь, например, что у дяди Лёни и тёти Нади сосед наркоман?
— Нет, — удивлённо протянула Настя. — В первый раз слышу, они мне ничего не говорили.
— Правильно, не говорили, потому что сами не знали.
— Тогда откуда тебе это известно?
— Я видела его, — просто сказала Лариса. — Он выходил из квартиры, и я на него посмотрела. Если бы твои родители хоть раз внимательно посмотрели на него, они бы тоже увидели. Я вообще не понимаю, как вы можете так спокойно жить. Пока мы добирались с вокзала, я смотрела на прохожих, ведь каждый пятый из них наколотый, если не больше. Потом ещё дядя Лёня водил нас с Юркой по Москве, я тоже внимательно смотрела на людей. Я знаю, как выглядят те, кто колет героин, и когда я иду по вашему городу, мне становится страшно. Неужели вы не понимаете, что происходит? Или вот ещё. Пока мы шли от платформы к площади, где дядя Лёня оставил машину, и потом в метро, когда гуляли, я видела много нищих. Они просили милостыню. Калеки, инвалиды, старики. Я хотела подать одному, но дядя Лёня мне запретил, а потом, в машине уже, объяснил, что из всех московских нищих только, может быть, полпроцента настоящие, а остальные организованы в бригады и превратили попрошайничество в бизнес. И никакие они не калеки, все их шрамы на лицах нарисованные, а припадки, которыми они якобы страдают, не более чем актёрская игра. Конечно, среди них есть настоящие безногие или безрукие, но всё равно они работают на организацию, а не просят милостыню на хлебушек лично для себя. В общем, с голоду они не умирают. Я сначала не поверила, но дядя Лёня сказал, что это правда, потому что он сам милиционер и знает точно. Настя, ну в какой нормальной голове это может уложиться? Ведь люди им подают, значит, они им верят, а эти профессиональные попрошайки, выходит, наживаются на чужом добросердечии, на способности людей сочувствовать и жалеть ближнего. В маленьком городе это невозможно. Там ТАК никогда не обманут.
