Евгений Кораблев - Созерцатель скал
– Вы?! – профессор схватил его за руку.
– Да, дорогой. Настоящее имя Аллы... Эмма Краузе.
Профессор вскочил на ноги.
– Я – лейтенант Артур Краузе, – ответил на его безмолвный вопрос Созерцатель скал и тоже поднялся.
Настало молчание.
Целый поток мыслей и вопросов проносилось в голове профессора.
– Я – лейтенант Краузе, – продолжал Созерцатель скал. – Но, сознаюсь, имя, данное тунгусами, мне дороже. Оно не запятнано. Лейтенант Краузе – это имя отвратительного преступника. Гибель дочери и жены – кара за его злодеяния.
– Вы? Вы – преступник? Я отказываюсь верить! – пробормотал потрясенный Булыгин.
– Я не из тех преступников, которых садят в тюрьмы. Я преступник того типа, которым подают руку в нашем цивилизованном буржуазном обществе. Но я не могу обманывать себя. Выслушайте меня. Сегодня мы расстанемся, вероятно, навсегда.
Он в изнеможении опустился на утес. Только через несколько минут, и с большим волнением, он смог заговорить.
– Мне тяжело рассказывать, но надо, чтобы вы знали. Мое преступление – часть общего. Я говорю об этой проклятой войне. С начала военных действий я был назначен на подводную лодку, которая несла сторожевую службу. Вероятно, я благополучно провел бы всю кампанию и остался бравым офицером, каким начал войну, если бы не случилось одно событие, которое остро показало весь ужас бойни, того, что мы делали.
Было это в последние годы войны. Однажды капитан экстренно призвал нас, офицеров, и показал на приближающееся судно. Я никогда не забуду этой картины. На волнах величественно качался гигант-пароход; таких судов насчитывалось три-четыре на всем земном шаре. Несколько этажей его светились огнями. В бинокль на носу можно было прочесть надпись громадными золочеными буквами «Равенство». Издали с него доносилась музыка. Один из офицеров раскрыл справочник судов, плавающих в океане, и отыскал «Равенство».
Сведения о нем вполне соответствовали впечатлению. Судно было спущено на воду года четыре назад. Водоизмещением свыше тридцати тысяч тонн. Ход – несколько десятков узлов. Снабжено турбинными двигателями. Оно считалось лучшим судном в мире, имело все технические усовершенствования. Пассажиров вмещало около трех тысяч, то есть население небольшого города. На нем было радио, оркестр, своя типография, выпускающая ежедневную газету. Особого устройства водонепроницаемые переборки делали путешествие на нем совершенно безопасным. Это было чудо современной пароходной техники.
Наш капитан усмехнулся.
– Через полчаса оно будет на дне океана.
Мы попятились.
– У меня есть приказ топить все суда воюющих с нами держав.
– Пассажирские?
– Все. Мы уничтожаем средства сообщения врагов и их торговлю.
– А люди? Ведь там около трех тысяч.
Капитан пожал плечами.
– Мы не можем поместить их в нашу лодку.
– Там дети!
– Через полчаса «Равенство» со всеми пассажирами будет на дне, – холодно повторил он. – Таков приказ. Приготовьтесь!
Утопить три тысячи человек, из которых большинство женщин и детей! Не преступников, не воюющих с нами – это было чудовищно, безумно.
Но мы знали капитана. Это была машина без чувства и мысли, выполнявшая приказание так же равнодушно, как минный аппарат выбрасывает снаряд.
Мы знали, что возражать бесполезно. Содрогаясь, мы разошлись по своим местам. Лодка направилась к ничего не подозревающему судну. Вы знаете железную дисциплину нашего флота: мы, офицеры, покорно управляли действиями нашей плавучей гильотины. Пользуясь ночной темнотой, – я не знаю, зачем, – мы подошли близко к пароходу, точно хотели удостовериться, не ошибаемся ли мы в своей жертве. Так близко, что до нас доносились голоса с парохода.
Стоял полный штиль. Мы ясно могли расслышать звуки рояля. Как сейчас помню женский голос, певший:
«Ave Marie!..»
Ровная, как зеркало, поверхность океана во время войны обманчива. Ничто не говорило пароходу, что в океане готовится злодейство. Обойдя пароход, лодка погрузилась под воду, начались приготовления к безумной казни. Но прежде чем раздалась команда, мы услышали глухой звук. Застрелился наш минный офицер. Я жалею, что не последовал его примеру. Но у меня в России оставались жена и дети. О, дочь моя! – простонал си, закрывая лицо руками.
Молчание стояло несколько минут.
– Вы знаете из газет, – тихо продолжал он потом, – что это кошмарнейшее преступление было совершено и потрясло весь мир. Нам оно не прошло даром. Вскоре двое из офицеров заболело галлюцинациями. Им слышалось «Ave Marie», казалось, что тысячи утопленников хватают подводную лодку. Через несколько дней они сошли с ума и бросились в воду.
Со мной случилось другое. Я ходил, ел, пил, спал, отдавал и выполнял приказания, но неподвижность, которую вы видите на моем лице, – с того времени. Я омертвел. У меня было такое ощущение, что я живу тысячу лет. Окружающие меня, их дела, надежды, горе, радости – скучные детские забавы. Я – старик, которому все это смертельно надоело. Жена и дочь, ради которых я не убил себя в первую минуту и которых я не видел четыре года, стали мне страшны. Я боялся мысли о встрече с ними. Я был морально пуст, мертв и нес в себе начало разложения. О, это такая ужасная вещь, что я не могу передать вам! Ввиду самоубийства офицеров, нас убрали с лодки и рассовали по другим судам.
Я искал смерти. Но случилось так, что я попал в плен, в Россию. В то время я был в таком состоянии, что не сообщил об этом даже своему тестю и жене, предоставляя им думать, что погиб.
В лагере военнопленных застала меня ваша революция. Мне тогда казалось, что это комедия, что уже не первый раз устраивает человечество эти кровавые игры: 1789, 1830, 1848, 1871, 1905, 1917 годы. В моем состоянии все восторги и ликования вашего народа представлялись несносными, непонятными. Так умирающий не переносит радости здоровых. Я, наконец, бежал из лагеря военнопленных. В Чите я узнал о смерти жены. Я кинулся в Иркутск – найти ребенка. Но его там не оказалось, он бесследно исчез. В это время в Восточной Сибири был самый разгар гражданской войны. Искать было немыслимо. Не перенося людей, я бежал от них на Байкал. Его пустынные, дикие берега подходили к моей опустошенной душе. Я полюбил их и решил остаться здесь у тунгуса. Мои Фридрих и Каракалла заменили мне семью. Так жил я несколько лет. Встреча с вами, мое желание спасти вас показало мне, что за прожитые на Байкале годы я изменился. Ко мне вновь вернулось чувство жизни. А когда я услыхал, что вы ищете моего ребенка, мне показалось, что отдельные преступления человечества не означают еще разложения всего его, а только разложение правящих классов. Я точно проснулся после тяжелого кошмарного сна. Перерождение мое началось с того момента, как я провел вашу «Мысовую» в бухту. Я понял, что могу жить другими чувствами. Во мне ожила глубокая любовь к дочери, стыд за то, что я забыл ее, желание найти. Войдя в вашу экспедицию, я скрыл свое имя. Я боялся, что, рассказав свою тайну, я потеряю мою дочь, если ее найду. Узнав, кто я, она отвернется от убийцы. Я хотел сначала подготовить ее и заслужить прощение.
