Юрий Федоров - Искатель. 1967. Выпуск №5
Всерьез расстроенный Заря только руками развел:
— Тьфу ты, напасть! Пропала разведка. С утра многое могло измениться, а придется вслепую на хутор топать.
— А стоит ли, Володя?.
— Конечно, не стоит. Только как быть? Обстановку не разведали. Насчет харча тоже непонятно. А потом, скажу я тебе, за бабку боязно. Этот Шкодарь на весь хутор меня ославит, ежели не расшифруюсь теперь — житья старухе не видать. В общем пошли, деваться некуда.
Прогноз, сделанный старшим сержантом, был достаточно точным. Когда мы подошли к калитке, подвешенной на самодельных, вырезанных из сыромятного ремня петлях, у тына уже толпилась кучка оживленно «балакающих» соседок. Ни дождь, ни холодный ветер не помешали им терпеливо дожидаться на перекрестке внука всем известной кумы, а взгляды их были настолько красноречивы, что, проходя сквозь их строй, Володя непроизвольно поежился.
Ульяна Андреевна встретила нас на пороге. В руках у сухонькой, маленькой старушки была большая, тяжелая кочерга, взятая как ружье, наизготовку.
— А ну, геть витсиля! Ишь, паскудник! Явился, тай шалашовку с собой волоче. Гоните его, люди добрые! — И Ульяна Андреевна, вскинув кочережку, пошла врукопашную.
При всей комичности ситуации мне с Зарей было в ту минуту не до смеха. Как унять разбушевавшуюся бабку? А тут еще соседки, собравшиеся за плетнем, вот-вот кинутся ей на подмогу.
Нет, я не думаю, чтобы все женское население хутора отличалось такой уж безудержной храбростью и было готово встретить с оружием, пусть даже «печным», любого представителя оккупантов. Будь на месте Зари другой «гитлеровский» солдат или, допустим, русский, но незнакомый полицай, реакция, наверное, была бы куда менее воинственной.
Но если любой другой человек в чужой форме был бы для улицы таинственным, непонятным и поэтому по-настоящему опасным, то в «Вовке Зареныше», которого большинство женщин знало еще в детстве, никто не мог признать «полноценного» фашиста. Это был хоть и вызывавший общее возмущение предатель, но в то, же время в какой-то степени свой и оттого не такой уж страшный.
Трудно сказать, чем бы кончилась вся эта глупая неразбериха, если бы мне не пришла в голову простая мысль. Выхватив из-за пазухи свою смятую, с алой звездой пилотку, я кинулась к Ульяне Андреевне, протягивая эту пилотку как документ, как секретный мандат советского разведчика.
— Вот! Смотрите!.
Хотя в ту пору каждый вышедший за околицу мог без труда обзавестись какой угодно формой, а зачастую и оружием обеих армий, это подействовало. То ли мои уверенность и искренность сыграли решающую роль, то ли просто в любой ситуации большинству людей свойственно охотнее верить в хорошее, чем в плохое, но пилотка-удостоверение как-то сразу погасила разбушевавшиеся страсти.
Ульяна Андреевна выронила кочергу и, опустившись на ступеньки, зашлась в тихом старушечьем плаче. Соседки, еще не очень уяснившие ситуацию, но в немалой мере умиротворенные, отошли от плетня, о чем-то переговариваясь.
Вошли в хату. Володя, уже несколько пришедший в себя, — к чему, к чему, а к такому он не был подготовлен, — снял немецкий мундир, остался в одной рубахе. Я, наспех накинув сухое платье хозяйки, пристроилась у печи, выгоняя из настывшего тела озноб.
В этот момент за дверью раздалось хрипловатое, громкое:
— Чи можно к вам, Ульяна Андреевна?
— Входи, входи, Мефодьич, — откликнулась бабка и, успокаивая, повернулась к Заре: — Це Трофим Мефодьич, наш бригадир.
В хату, отряхивая с пышной раздвоенной бороды капли дождя, вошел пожилой, но крепкий, как колода, казачина.
Если бы не пустой рукав старенького чекменя, булавкой подколотый к правому плечу, его, наверное, и сейчас признала бы годным к строевой самая придирчивая медкомиссия. В бороде, в брюнетистой шевелюре ни одного седого волоса, зубы ровны, белы как рафинад, под уверенной поступью поскрипывают, гнутся половицы. Только густая сеть морщин, избороздивших кирпичное от степного загара лицо, да голос выдавали немало пожившего человека.
Степенно поздоровавшись, он прошел к столу, опустился на лавку.
— С гостями вас, Ульяна Андреевна. Чи сдалека будут?
— Да так, по соседству наведались… — не очень любезно ответил Заря, настороженно поглядывая на пришельца.
— А куда збираетесь?
— Про кудыкину гору не слыхивал, батя? — с язвинкой в голосе полюбопытствовал Заря.
Трофим Мефодьевич, видимо, рассердился, резко поднялся. Добродушно-хитроватое его лицо отяжелело, речь потеряла украинскую певучесть, стала рубленой.
— Дурак ты, парень. Перед кем юлишь? Мне седьмой десяток идет. Три войны прошел. Кавалер и «георгия» и Красного Знамени. Понял? Такого, как ты, хитреца, насквозь вижу. Насчет дороги разведать пришел, так время не переводи, говори прямо. А то не ровен час… Лучше меня никто тебе дислокацию не нарисует. — И снова сел, левой рукой вытягивая из кармана шаровар длиннейший кисет.
Трофим Мефодьевич действительно оказался для нас сущим кладом. Единственный в хуторе владелец радиоприемника, детекторного, не нуждавшегося ни в электросети, ни в батареях, он регулярно слушал сводки Совинформбюро, прекрасно представлял себе положение на этом до последнего хуторка известном ему районе Северного Кавказа.
— Двигаться надо на Кизляр, через песчаные степи. Много вас? — твердо сказал Трофим Мефодьевич.
— Да так, поменьше роты, побольше взвода, — ответила я, не обращая внимания на укоризненный взгляд Зари. Я окончательно прониклась доверием к Трофиму Мефодьевичу и не считала нужным скрываться.
— Вон оно что… — Старик на мгновенье задумался. — Тогда так. — Сдвинув в сторону миски и стаканы, уже приготовленные Ульяной Андреевной, он острым концом кресала прочертил на столе извилистую линию. — Смотри. Вот хутор. Здесь река. Не знаю, как по карте, а казаки ее Солоницей зовут. Мелкая, к осени ее вброд перейти можно. Водой здесь запасетесь. От Солоницы прямо на восток держать надо. Переход тяжелый, ни колодцев, ни озер, но и немцев там не должно быть. Суток за четверо пеши до калмыцкой степи доберетесь. Запомнил?
— Так точно, — как старшему по званию, ответил Заря.
— Це дило, — враз надевая личину степенного хуторянина, закончил деловой разговор бригадир. И по-хозяйски обратился к Ульяне Андреевне, хлопотавшей у потрескивающей кизяками печи: — Мы вже побалакали, а шось «дымки» не видать. Тай на яешню я б тоже остався.
Впрочем, «погостевать» как положено ни нам, ни Трофиму Мефодьевичу не пришлось. Стрелки часов, за которыми я следила, напоминали и о неблизкой дороге, и о мокнущих под дождем трех бойцах охранения, и об отряде, где с нетерпением ожидали вестей.
