Дмитрий Чевычелов - Остров на карте не обозначен
— Какие листовки? — насторожился Реттгер.
— Были расклеены у бараков, на досках объявлений, господин штандартенфюрер. Славяне читали. Восторгались победами русских…
— Победами? Какими? Когда? Где?
— В листовках говорилось, что русские продвигаются вперед и бьют наших генералов, господин штандартенфюрер…
— Вот как? А откуда у славян такие сведения?
— Мы это еще не выяснили, господин штандартенфюрер. Выясняем.
— Как не выяснили? Это же очень важно! Вы понимаете, как это важно?
— Так точно, господин штандартенфюрер, понимаю!
— Я начинаю сомневаться в этом! — раздельно сказал Реттгер. — А как составлены листовки? Это советские сводки? Или что-то иное?
— Не могу ответить, господин штандартенфюрер. Я еще не имел возможности их прочесть.
— Как?! Вы до сих пор не прочли самих листовок?! — Реттгер тяжелым взглядом уставился на Хейке. — Да вы действительно ничего не понимаете, Хенке! Если это советские сводки — значит, славяне их слушают. Но откуда у них может быть приемник? Чтобы его собрать — нужны радиодетали. А похитить их с нашего склада нельзя без соучастия какого-то нашего работника… И затем это означало бы, что у славян действует очень хорошо организованная группа… Понимаете, сколько важных вопросов возникает, если хорошо думать? Неужели такое вам надо подсказывать?! Да где эти листовки наконец?! Дайте их сюда!!
— Их еще не нашли, господин штандартенфюрер… Но мы их добудем. Их посрывали сами славяне и читали потом группами…
— Что за бедлам! — вскипел Реттгер. — Чем же вы, черт возьми, занимались, если у вас еще ничего нет?!
— Скоро все будет, господин штандартенфюрер! — испугался Хенке. — Скоро…
В ярости Реттгер встал с кресла, но тут его взгляд наткнулся на Смурова, и он, взяв себя в руки, снова сел.
— Это и есть староста лагеря? Русский?
— Так точно, господин штандартенфюрер.
— Он-то, наверное, уже держал эти листовки в руках? Читал их? Спрятал уже, наверно? — Реттгер в раздражении постучал пальцем по столу. — Я сам буду с ним разговаривать. Где переводчик?
— Я говорю по-немецки, господин полковник, — спокойно сказал Смуров. — Могу отвечать на ваши вопросы без переводчика.
Реттгер бросил злой взгляд на Хенке.
— Почему не предупредили меня, что он нас понимает?… Ну, ладно… — Он повернулся к Смурову. — Рассказывай, что тебе известно об этих листовках. Раз ты староста лагеря — должен знать все, что там делается… Или ты, может, станешь отрицать, что листовки были?
— Они действительно были, господин полковник, — подтвердил Смуров.
— Так… — Реттгер посмотрел на Смурова более внимательно. — О чем же там говорилось?
— На это ответить не могу, господин полковник. Я их не читал и не видел.
— Врешь! Ты их видел! Ты их читал!
Смуров промолчал.
— Ты просто не хочешь говорить. Не хочешь выдавать своих соотечественников! — продолжал Реттгер, повышая голос. — Но в гестапо тебе язык развяжут!.. Говори лучше сразу! Здесь! Мне!
— Если я сейчас ничего не могу сказать вам, господин полковник, то нечего будет сказать мне и в гестапо, — твердо ответил Смуров.
Реттгер мрачно помолчал, поглядывая на Смурова. Потом резко повернулся к Хенке.
— Через час вы доложите мне об этом деле во всех подробностях! — медленно заговорил он, чеканя слова. — И листовки при этом положите мне на стол! Ясно?! — Он стукнул ребром ладони по столу. — Все!
— Слушаюсь, господин штандартенфюрер! — Хенке побледнел. Повернувшись к конвоирам Смурова, он приказал: — Ведите его в гестапо!
Реттгер глянул на Смурова, — и что-то поразило его в нем.
— Погоди! — остановил он Хейке. — Я ему задам еще несколько вопросов. — И опять посмотрел на Смурова, вспоминая низкорослого, тщедушного Андриевского и солидного, в очках Рынина… «Этот совсем иной, чем те… А в чем же он так похож на них?»
Смуров стоял перед ним между автоматчиками с непокрытой головой, высокий, прямой, подтянутый, словно отлитый из металла. Посеребренные сединой волосы слегка прикрывали большой умный лоб. Мужественное исхудалое лицо с крупными заострившимися чертами оставалось непроницаемо спокойным, непреклонным. Длинные костистые руки были опущены впереди — держали поношенную шапку-ушанку. И сильные узловатые пальцы — пальцы рабочего человека — не дрожали перед тем, что в наступивший час ожидало их там — в гестапо…
«В нем нет перед нами страха… — вдруг понял Реттгер. — Как и у тех двоих…»
3
Мысли Реттгера перебил стук в дверь. В кабинет вошел помощник Хенке — гестаповец Штурц.
— Разрешите, господин штандартенфюрер? — спросил он с порога. — Неотложное дело…
— Ну, подходи. Докладывай, какое еще новое неотложное дело появилось… Только конкретно и коротко! Штурц быстро прошел к столу и подал Реттгеру вчетверо сложенный листок тетради.
— Листовка, господин штандартенфюрер!
— Аа-а, наконец-то! — Реттгер развернул листовку и, расправляя ее, брезгливо остановился взглядом на следах эрзац-хлеба, которым, видимо, ее приклеивали. Повернув листовку текстом к себе, он с интересом уставился в карандашные строки.
Остро всматривался через стол в листовку и Смуров… Вот, кажется, и нашлась она — последняя, восьмая… Роковая восьмая.
— Ну, вот ты и попался! — злорадно сказал Реттгер, взглянув на Смурова. — Теперь уж некуда тебе податься… И твоим помощникам — тоже… Все ваше «братство» уничтожим на корню! Не оставим и следа!..
Смуров молчал. Он казался по-прежнему невозмутимо спокойным. И только забившиеся жилки на висках могли бы сказать, чего стоит ему это спокойствие…
— Где вы ее обнаружили? — спросил Реттгер Штурца. Штурц взглянул на Смурова.
— Можно сообщить это вам по секрету, господин штандартенфюрер?
— Можно и по секрету.
Штурц приблизился к Реттгеру и почтительно прошептал ему что-то на ухо.
— Та-а-ак, — протянул Реттгер и бросил на Смурова взгляд, не предвещающий ничего хорошего. — Ну, а теперь переводи вслух! — приказал он Штурцу, протягивая ему листовку.
— Я же не знаю русского, господин штандартенфюрер, — отступил Штурц в сторону.
— Ээ-э, забываю, что ты и Хенке — такие… А где переводчик?
— Сейчас доставлю, господин штандартенфюрер! — Штурц поспешно вышел.
— Пусть он переведет! — предложил Хенке, указывая на Смурова.
— Нет! — резко отрубил Реттгер. И, обращаясь к Смурову, спросил: — Ты давно староста лагеря?
— Четыре месяца, господин полковник.
