Михаил Федоров - Искатель. 2014. Выпуск №4
— Пусть Сова этим займется, — повеселел Афанасий.
Дубняш вышел со стулом в коридор, торжественно неся его перед собой.
— Ты что это? — спросил его на ходу Тормошилов. — Место новое получил?
— Ага, тебе готовлю повышение по службе!
Кисунев сидел перед Фуфаевым красный, как рак. Даже бородавка на носу сделалась пунцовой.
— Ты что заявился! — отчитывал его Никодим Никодимыч, как всегда, дымя папиросой и раскладывая привычный дневной пасьянс из писем.
— Накрыли, Никодим Никодимыч! Дуб меня вычислил.
— Мать твою! — Фуфаев вскочил и забегал по кабинету. — Ну, а дальше?
— Привезли в отдел, хотели пианино сделать, — поиграл пальцами. — Я не позволил.
— Вопросы задавали?
— Спрашивали. Я подтвердил, что был у нее. Может, вы обо мне с начальником поговорите? А?
— Не-ет, ты уж меня в свои дела не впутывай. Дружба дружбой, а неприятности врозь Мне тоже моя рубаха ближе к телу.
— А, Никодим Никодимыч! Как вытрезвляемых ощипывать, так все свои, а как заступиться — сразу чужие!
Фуфаев подошел к Кисуневу, взял его обеими руками за ворот рубахи и со всей мочи рванул на себя. Раздался треск рвущейся материи:
— Сколько раз говорил, без самодеятельности! Все мало!
После командировки в отделе появился Саранчин. Настроение у него было препаршивое. Еще бы! Получил втык от министерского начальства. Как будто он и сам не знает, что законы в милиции нарушаются на каждом шагу. «Вы там преступность развели», — вспомнил последние слова начальника главка. «С кем поведешься, от того и наберешься», — подумал тогда Петр Владимирович.
Было Саранчину ох как неуютно. Когда Комлев принес ему от Совы отпечатки пальцев сержанта Кисунева, Петр Владимирович почувствовал, что у него земля опять уходит под ногами.
Единственное, что сказал следователю:
— Положи.
Только Афанасий вышел, как Саранчин схватился за тюбик с нитроглицерином. Когда полегчало, нажал клавишу селектора:
— Фуфаева! Срочно!
В девять тридцать в кабинет осторожно заглянул начальник вытрезвителя.
— Вызывали, дорогой Петр Владимирович?
— Заходи.
— Я к вам давно собирался. Вот пятиминутку провел и…
— У нас тут сейчас другая летучка начнется. Я тебя не на пять минут вызвал.
— В каком смысле, Петр Владимирович?
— А таком, что все мы можем к чертовой матери полететь. Как же допустил такое? Второй случай в твоем подразделении. Зама посадили. Раз. А теперь сержант на подозрении. Совсем распустил подчиненных.
— Товарищ подполковник! Так еще же ничего не доказано. У Комлева есть зуб на Кисунева. Вот роет по старой памяти.
— Не зуб он имеет, а вот что! — положил перед Фуфаевым лист с фотографиями. — Тут пальцы Кисунева.
— Товарищ начальник! Мы там у себя разберемся.
— Слушай, фуфло! Ты из меня идиота не делай! Развел уголовную малину в трезвяке. Хочешь и меня под монастырь подвести? Так и тебе не усидеть! Без погон останешься. Это уж точно!
— Малина, малина…
Голос Фуфаева внезапно перешел на отчаянный, звериный крик:
— А у вас туг что — клубничка безнитратная!
— Что мелешь, — рявкнул было Саранчин.
— А то! — мгновенно осадил его Фуфаев. И на той же высочайшей ноте продолжил (кабаньи клыки его резко обозначились. На них появилась белая пена):
— Ты меня погончиками-то не стращай! Мне ниже вытрезвителя катиться некуда. Ты что думаешь, я своего сержанта покрывать пришел? Я и о тебе пекусь. Что, забыл, что на тебе мертвяк висит! Ты ж его тогда в речке… А под суд другого… Безвинного. Ведь это ж мы с Кисой тебе полное алиби сделали. Вспомни, сколько страху у тебя в штанах было. А теперь осмелел. Да ведь стоит сержанту сейчас рот открыть, как позолота с тебя вмиг осыпется!
Саранчин часто и хрипло дышал, как рыба, выброшенная на берег. А Фуфаев тем временем продолжал:
— Я на кисуневском деле никакого навара не имею. Сам из-за этой сволоты покоя лишился. Но ведь и мне не хочется свои вытрезвительские крохи терять. Бог ему судья с этой кражей. Ты думай сейчас, как бы нам с тобой в тартарары не загреметь…
Глаза Саранчина, налившиеся кровью, стали белеть.
— Ну, что орешь! — оглянулся на дверь. — Поясни толком, что делать надо?
— Для начала попридержи в уздечке следователя. А я Кисуневу еще хребет надломлю. Найдется золотишко. Петя ты, Петя…
Комлев дважды на неделе пытался пробиться к Саранчину. Какое там! Бесполезно! Конечно, он как следователь мог сам вынести надлежащее постановление, но ему не хотелось обходить руководство, мало ли какие соображения могли быть у Петра Владимировича. Начальник райотдела лишь сухо, словно проглатывая слова, говорил:
— Подожди…
Афанасий собрался было снова пойти к Саранчину, как в проеме двери появилась сама Клюева.
— Здрасьте, товарищ следователь! — огляделась. — А у вас туг тоже уютненько. Вы уж извините, такая нелепость получилась. Я вас в лишние заботы ввела. Нашла я цацки свои, — показала на ладони кольца и перстни. — За бельем были. Я и не заметила. Так что с кражей один пшик получился. Я извиняюсь. Вы уж это дело прекратите.
Афанасий молча показал ей на стул, посмотрел на поблескивающие драгоценности. Нашел протокол допроса Клюевой.
— Так, описание похищенного. Кольцо золотое обручальное… — отодвинул кольцо. — Перстень платиновый с фигурным наплавлением из золота с финифтью и шестигранным темным рубином. Он. Перстень золотой, гнутый, с ажурной сеточкой и тремя мелкими изумрудами по окружности. Тоже он, — отодвинул от себя украшения ребром ладони. — Так, значит, ошибка, говорите, вышла…
— Да, Афанасий Герасимович. Это моя вина. Но, знаете, прямо от души отлегло. Вот видите, все знакомые мои люди порядочные.
— Ну что ж, я рад за вас, — с облегчением сказал следователь.
Сразу же после ухода буфетчицы, близоруко щурясь, вошел Сова.
— Комлев! — воскликнул он, хлопая по большой майорской звездочке на своем погоне. — Теперь до генерала совсем немножко осталось.
— Можешь себе и на трусы уже лампасы пришивать.
— Помнишь, обещал шашлык. Грузин слова на ветер не бросает. В три часа автобус от отдела. Никаких отказов не принимаю. Смертельная обида будет.
— Ну, ладно!
Накопившееся за последние дни напряжение, бессонные ночи, беготня по начальству, возня с бумагами — все это мгновенно ушло куда-то в сторону, сладкая истома овладела Афанасием. На какой-то миг перед ним, как на холсте киноэкрана, снова возникло лицо Людмилы Ивановны. Она улыбнулась ему своей призывной, загадочной улыбкой.
