Юрий Стукалин - Евангелие от Чаквапи
— Помедленней, Ник, — резко гаркнул я, отводя взгляд от раненого колумбийца. — А то он язык себе откусит.
Никита огрызнулся сквозь зубы, но газ сбросил. Вскоре нам повезло — впереди замаячил просвет между домами, послышался шум улицы. Через минуту мы вырулили из темного проулка к оживленной трассе и остановились. Машины проносились мимо, ослепляя яркими пятнами фар.
— Куда теперь? — Ник повернулся, вопрошающе глядя на меня. Лицо его было белым, как мел, он беспрестанно моргал выпученными, блестящими в свете фар глазами и суетливо тер дрожащими пальцами подбородок. Я не знал, что ему ответить, и лишь неопределенно махнул рукой. Мне тоже было страшно, и я тоже не знал, что делать. Мало того, что наше положение не вызывало оптимизма, в нашей машине умирал человек. Я чувствовал, как по коже слонами бегут холодные мурашки. Ощущение, что, оглянись я на Лаваро еще раз и обязательно увижу смутную тень в черном балахоне, занесшую над ним острую, крючковатую косу, не покидало меня… Присутствие смерти… Я физически чувствовал ее — тихую, страшную, холодную, скрывающую под темной рясой сгусток всесильной злобы, готовый выплеснуться в любой момент и навсегда поглотить раненого колумбийца, а заодно и нас с дрожащим от страха Ником. Даже в джунглях у ФАРКа я не испытывал такого ужаса, как сейчас…
Никита молча, насупившись, оглядел лежащую перед нами дорогу — три полосы в одну сторону, три в другую, — и, вырулив из темного проулка, влился в поток машин. Мы медленно ехали вдоль тротуара, всматриваясь в висевшие на стенах домов таблички с номерами строений, пока не наткнулись на то, что искали. «Calle 28»[5] — возвещала флуоресцентная вывеска на углу одного из домов. Судя по возрастающей нумерации домов, мы двигались в направлении выезда из города, и теперь оставалось только свернуть на первом же перекрестке, пересечь 30‑ю улицу и выскочить на 32‑ю. Ник резко прибавил скорость.
— Сбавь газ, — посоветовал я. — Не хватало еще, чтобы полицейские зацепили нас за превышение скорости.
— Где ты их здесь видел? — лоб его покрывали капельки пота, губы дрожали. — Вот до больницы доберемся, там полицию сразу и вызовут… или бандюков своих местных.
— Да хватит каркать! — я сорвался, с силой долбанув кулаком по передней панели.
— Опять в дерьме, — философски констатировал Никита и нервно рассмеялся.
Вырулив на 32‑ю улицу, мы увидели больницу сразу же. Трехэтажное здание возвышалось над одноэтажными домиками, отличаясь от их вычурных архитектурных изысков аскетической сухостью. Святящаяся в темноте надпись «Госпиталь Святой Девы Марии» исключала всякие сомнения в том, что мы приехали по правильному адресу. На площадке, расположенной неподалеку от стеклянных дверей приемного покоя, стояло несколько карет скорой помощи да пара легковых машин.
— Ну что? — Ник притормозил и повернулся ко мне.
— Что-что? Подъезжай к дверям. Занесем его, — я ткнул пальцем себе за спину, — и свалим отсюда.
Никита подрулил к двери приемного покоя, остановил джип, но мотор глушить не стал. Мы вышли и начали аккуратно вытаскивать Лаваро. Тело его было обмякшим и оттого еще более тяжелым и непослушным. Краем глаза я заметил, как из-за стойки за стеклянными дверьми поднялась дородная женщина в белом халате, с опаской наблюдая за нашей возней. Поняв в чем дело, она вышла из-за стойки, махнула кому-то, не видимому нам, рукой и решительно направилась к выходу. За ее спиной послышалось дребезжание колес по мраморному полу, и показался санитар, спешно катящий впереди себя тележку для перевозки больных. Стеклянные двери автоматически раздвинулись, санитар выкатил тележку. Пока мы с Ником осторожно укладывали на нее Лаваро, женщина развязала стягивающую его грудь рубашку, профессиональным взглядом осмотрела рану, потом на мгновение задержалась на приколотом к нижней губе языке.
— Огнестрельное, готовьте операционную, — быстро проговорила она в рацию, которую держала в руке, а санитар поспешил внутрь, увозя беднягу-колумбийца. Женщина перевела взгляд на нас — тяжелый, осуждающий, качнула головой и тихо сказала: — Когда же вы прекратите стрелять друг друга?
В этот миг закричал Никита. Слов я не разобрал — возбужденный, нечленораздельный вой вырвался из его глотки. Он тянул руку, указывая на автомобильную стоянку возле больницы. Четверо парней сломя голову бежали в нашу сторону. В руках они сжимая в руках пистолеты.
Глава 23
Ромео сидел за столом, перелистывая пожелтевшие, истертые временем страницы книги. Когда-то она была затянута в кожаный переплет с красивым тиснением. Так говорил его дед… Старый крестьянин с узловатыми, мозолистыми пальцами, с раннего утра до позднего вечера проводивший в поле, возвращаясь домой, он ужинал, после чего усаживал обоих маленьких братьев Карраско возле себя и рассказывал им историю за историей. А они, открыв рты слушали его бесконечные, перетекающие из одного в другое повествования, пока мать не забирала их, чтобы уложить спать. Древние сказания, индейские легенды… Ромео было лет десять, когда дед принес эту книгу, аккуратно положил ее перед ними, провел поверху ее широкой мозолистой ладонью и заговорщицки проговорил горделивым шепотом:
— Ее написал наш предок. Это было в те давние времена, когда испанцы еще только появились на нашей земле. В ней заключена тайна, раскрыв которую, вы получите несметные богатства…
— Опять ты за свое, — мать стояла у них за спиной, скрестив руки на груди, скептически глядя на старика сверху. — Хватит морочить голову себе и другим.
Дед нахмурился, сдвинув кустистые брови к переносице и тяжело вздохнул, устало качая головой. В тот момент он стал похож на обиженного ребенка, и Ромео прижался к нему, обнимая. Мать в сердцах махнула рукой, развернулась и пошла мыть посуду, а дед продолжил рассказ о книге и ее создателе… Дед умер спустя месяц, и Ромео долгое время после похорон не мог прийти в себя. Будто что-то оборвалось внутри него, обрушило холодом сердце. Ему казалось, что душа его обледенела в тот день, когда не стало деда — единственного человека во всем окружающем его мире, которого он любил с глубочайшей нежностью. Единственного человека во всем окружающем его мире, который был ему настоящим другом…
Ромео нравилось листать книгу, держать ее в руках, ощущая некую скрытую от других, не посвященных в семейные тайны связь времен. Ромео никогда не был романтиком, но каждый раз, глядя на пожелтевшие, исписанные красивым, витиеватым почерком страницы, он испытывал гордость оттого, что предок его был одним из первых смельчаков, высадившихся на этой забытой Богом земле. И предок этот был не менее отчаянным парнем, чем сам Ромео, если решился ограбить королевскую казну Испании. Этим молодой мексиканец гордился больше всего. В их жилах текла одна кровь.
