Виктор Эфер - Похитители разума
В седые времена циклопическая сила всесокрушающей лавиной прокатилась в долину, сглаживая серые скалы и, наворотив груду камней, остановилась… Огромные валуны остались немыми свидетелями давно растаявшего ледника.
Родившаяся в доломитовых горах река катила мутные воды, пенилась и шумела о камни.
На склонах гор начинались альпийские луга, поросшие сочной травой, с полянами тюльпанов. Их много, кажется, все горы укрыты ими…
Ажурное кружево металлических мачт с гирляндами высоковольтных изоляторов вонзилось в небо и, смело взбежав на вершину, протянуло звенящие и поющие на ветру струны искрящихся проводов.
Еле заметной тропою, гуськом, движется цепочка полосатых людей, подгоняемых вооруженным конвоем. Они один за другим исчезают в туннелях, тщательно замаскированных зелеными сетками. Внешне довольно мирный ландшафт — никто бы не подумал, что гора начинена огромным, шумящим военным заводом. В глубоких штольнях — масса движущихся машин. Сложнейшие копировальные автоматические станки, полуавтоматы, прессы, обрабатывающие, строгающие, сверлящие, вытачивающие станки — все это вырабатывало детали нового, страшного оружия. Все это прекрасно организованное предприятие готовило инструменты для уничтожения человека!
Мечислав Сливинский вместе с несколькими другими получил задание выгружать из вагонов длинные и тяжелые ящики с веревочными ручками.
— Очень тяжелая штука! Очевидно — взрывчатка. Уронить такой ящик, и тогда пусть что будет, — прошептал он.
Старший надсмотрщик, окрещенный идиллической кличкой «Голубой дьявол» за удивительной чистоты голубые глаза, каким-то чудом очутившиеся на свирепой морде золотисто-рыжего волкодава, видно, разгадал тайный замысел поляка и ни на минуту не отходил от него. «Голубой дьявол» был уверен, что роботы могут продуктивно трудиться, лишь под колючим, замораживающим, пристальным его взором.
В полдень утомленный Мечислав присел на огромный ящик, но перед ним вынырнули немигающие глаза цвета морской воды, а на голову, плечи и спину посыпался разорвавшейся шрапнелью град палочных ударов.
— Шнель! Шнель арбайт! — лаял волкодав…
С каждым днем между надсмотрщиком и охраняемым все более обострялись отношения. Они ненавидели друг друга лютой, звериной ненавистью, совершенно не скрывая этого, что, конечно, было менее выгодно для Мечислава Сливинского.
Ежедневно прибывали все новые вагоны с машинами, оборудованием и сырьем, ящики с взрывчатым веществом…
Однажды, в конце семнадцатого продольного штрека, стояли два инженера, оживленно беседуя:
— Интересно, каков будет эффект?
— Поразительная мощность… Разрушительная сила одной бомбы — равна десяти тысячам тонн динамита!..
— Ведь всего два десятка таких бомб, и весь их остров — фьюить!..
— Посмотрим. Но даст ли это немедленный перелом в войне?
— О, да! Конечно… Пст, пст… — утихающим крещендо прошипел один из собеседников, приложив палец к губам, и брезгливо покосился на медленно движущуюся тень проходящего вблизи человека.
— Ничего, — успокоил второй, — это же только бессмысленный робот-унтерменш. Ловко их обработал японец…
— Ну, хорошо! Итак, завтра ночью будет первая проба.
— Ровно в два пополуночи на врага обрушатся первые бомбы… Все приготовления уже почти закончены…
…Мечислав Сливинский сжал кулаки. Он знал из обрывков газет, что летом прошлого года немцы применили для бомбардировки Лондона новые летающие бомбы. Это еще тогда произвело гнетущее впечатление на польского летчика. Однако англичане мужественно выдержали этот штурм… И вот теперь на них обрушится еще что то более ужасное… Такое ужасное, что «весь остров — фьюить…»
…И у него рождается увлекающая все более и более идея.
«Сколько жизней поставлено под удар? А что, если?.. Может быть, смерть одного человека спасет жизнь тысячам, сотням тысяч! Миллионам!!! Может быть, приблизит победу союзников его страны. Тогда бы Мечислав Сливинский, не раздумывая отдал свою жизнь… Что стоит существование пленного раба в теперешних условиях? Ровно ничего.
Жизнь человека дешевле одной сигареты, дешевле клуба дыма…
У меня нет семьи, близких, родных, друзей и знакомых. Кроме единственной старушки-матери, никто не будет меня оплакивать. И даже невеста… Нет, он не хочет даже вспоминать о ней».
Сливинский твердо решает и прячет мысль даже сам от себя.
— Так нужно! И это случится. Только бы спрятаться, оставшись после работы в подземелье…
Но устроено и это. После кратких переговоров вместо Сливинского роботы вынесли чучело — набитый стружками его костюм.
В темноте, при проверке у выхода, рабочих считали — счет сошелся.
Лязгнул засов стальной двери и он остался один в подземелье. От напряжения невидимые молоты грохотали по вискам. Воскресла и как на экране прошла вся жизнь — вспомнились забытые детали, — благословляющая старушка-мать, весельчаки-летчики, загорелся ярким светом образ Люцины — погасший теперь навсегда. Жгучей болью пронизало все его существо при воспоминании о последнем свидании с нею в тюрьме…
Нет! Он прав, выносив свою идею… Ему решительно не для чего и не для кого больше жить.
— Хо! Сегодня он отправится в Нирвану!
Если есть загробная жизнь — он будет там. Его тело в тысячную долю секунды, в страшной температуре взрыва, превратится в пар, а душа переселится в мир иной. Он ясно и красочно представлял, что произойдет с ним в последний момент: его тело расщепится на молекулы, атомы, черт его знает, на что еще, но никто не отыщет его труп и никто не будет хоронить.
Это даже увлекательно! Фантастично! Можно себе представить, какой силы будет этот взрыв этой новой ужасной гадости, если ею намереваются уничтожить весь английский остров… Ну, а что если весь континент Европы полетит к черту! В преисподнюю!
Впрочем ему, Мечиславу Сливинскому, уже нет дела до Европы, создавшей в последнее время ад на земле…
Он действительно горячо увлекся, развивая свою фантазию: «кружиться в бешеном ритме жизни, а потом упасть и вдребезги разбиться», — вспомнились слова Люцины, сказанные в каштановой аллее.
— Вот это — «вдребезги разбиться» — вполне заведомо и сознательно.
Он достал из кармана заблаговременно припасенный детонатор, соединил с бикфордовым шнуром и, вскрыв ящик, вставил капсюль в желтый толуолит.
Где-то далеко прогудели алярмы; завыла сирена и под горой.
Закончена последняя работа… Мечислав Сливинский — садись в вагон, сейчас поезд отправится с земли в замечательное путешествие в вечность — туда, где нет войны, «Голубых дьяволов», нет ничего…
