Густав Эмар - Лесник
— Это самое лучшее. Твое здоровье!
— Твое! Ну, рассказывай.
— Постой, брат, дай начать с самого начала. Представь себе, что я был уже недалеко от берега, когда внезапно мне пришла в голову мысль, что для торгового судна у меня экипаж слишком многочисленный и может возбудить подозрения: не считая твоих слуг, нас на судне было двадцать пять человек.
— Многовато.
— Не правда ли? Легко можно было заподозрить неладное. Вот я и поделился этой заботой со своим лейтенантом.
— Твоим лейтенантом ведь был Бартелеми?
— Был.
— Как был? Разве он умер?
— Да слушай же, пропасть тебя возьми!
— Ты прав; твое здоровье!
— Твое! Бартелеми нашел, что я прав. «Надо поправить дело, брат», — сказал он мне.
«Но каким образом? — возразил я. — Не побросать же мне своих людей в море».
Ты знаешь Бартелеми, он только рассмеялся.
«В крайне случае, и это средство хорошо, — продолжал он, — но, кажется, я нашел лучшее: я возьму десять человек и вместе с ними отправлюсь в лодке к берегу. Само собой, испанцы схватят нас, отправят в Панаму…» — «…И повесят всех до одного, — перебил я. — Прекрасное средство, нечего сказать!» — «Полно, брат! — расхохотался он. — А ты-то где же будешь? Неужели Лоран и Мигель Баск, не говоря уже об остальных товарищах, не спасут нас?»
— Храбрец!
— Конечно, да и мы были поблизости и могли спасти их. Я не противился более и сказал ему: «Поступай как знаешь».
Тут он свистком вызвал экипаж на палубу и, когда все собрались, рассказал о предстоящем деле, — ты знаешь, как он умеет говорить, когда захочет. В результате я чуть ли не один остался на каравелле, прах их возьми! Но Бартелеми — хитрая бестия, он знает толк в деле; он предложил бросить жребий, кому ехать. Люди согласились, случай решил выбор, и Бартелеми с девятью матросами отчалил от каравеллы в маленькой лодочке. С песнями они направились прямо к берегу, а я, пожелав им успеха, распустил паруса и лавировал до четырех часов вечера, потом вошел в гавань и стал на рейде при заходе солнца… Ну, брат, что скажешь? Доволен мной?
— Еще бы!
— Но теперь их нужно выручить.
— Я думаю! Не воображаешь ли ты, что я ждал твоего приглашения?
— Нет, Лоран, я знаю тебя, знаю, что ты истый Береговой брат.
— Спасибо, твое здоровье!
— Твое!.. Кстати, тебе нужен паж — все вельможи, сколько-нибудь важные, имеют пажей.
— Ну и дальше что?
— Я привез тебе пажа.
— Кого?
— Шелковинку.
— Да ты что?!
— Честное слово!
— Ты ничем не мог порадовать меня сильнее!
— Эй! Шелковинка, причаливай живо! — крикнул Тихий Ветерок громовым голосом.
Дверь отворилась, и юноша лет пятнадцати-шестнадцати, тонкий, стройный, ловкий и бойкий, в прелестном костюме пажа, появился на пороге.
— Теперь ты поступаешь в распоряжение его сиятельства графа, — сказал ему Тихий Ветерок с достоинством. — Смотри в оба, малый, не плошай!
— Я знаю капитана Лорана, и он знает меня, — ответил паж с тонкой улыбкой.
— Знаю и люблю, дитя; я рад, что ты будешь при мне.
— Не больше того, как я рад находиться при вас, капитан Лоран, — с чувством ответил юноша.
— Этот мальчуган иногда выдает такие слова, что пропасть меня возьми, если я знаю, где он их берет! — вскричал Тихий Ветерок.
— Не далеко, капитан, в сердце.
— Каков! Не моя будет вина, если я не сделаю из него настоящего матроса!
— Дитя мое, вели принести несколько бутылок вина и позови наших товарищей, они, должно быть, уже закончили свое дело.
— Ты прав, брат, надо поговорить с ребятами; их огорчает, что они должны быть лакеями, и я вполне понимаю их, да и ты тоже.
Лоран улыбнулся.
— Разумеется, понимаю, — сказал он, — но будь спокоен, сейчас они взглянут на это дело иначе.
Дверь отворилась, и вошли все флибустьеры. Шелковинка принес и поставил возле стола большую корзину с бутылками вина и водки.
Лоран встал, взял шляпу и любезно раскланялся с вошедшими.
Капитан Лоран, при своей необыкновенной красоте, был высок, строен, прекрасно сложен и наделен природной грацией и необычайным величием. Во всем его облике проглядывало нечто неуловимое, мягкое до женственности и в высшей степени располагающее к себе; храбрый как лев, с железной волей и стальными мышцами, он покорил себе всех этих людей, грубых и неотесанных, но, в сущности, добрых, сделался их кумиром и получил от них прозвище Прекрасный Лоран.
То, что рассказывали об этом грозном авантюристе, выходило далеко за пределы возможного; хотя еще и очень молодой, он совершал подвиги такой безумной отваги, что даже товарищам его они казались необычайными. Впрочем, экспедиция, предпринятая им теперь, была чуть ли не одной из самых безумных, какие могут прийти на ум, — читатель вскоре сам сможет судить об этом.
— Добро пожаловать, братья, — сказал он, — я счастлив, что вы со мной, что я могу полагаться на ваши храбрые сердца. Сегодня начинается борьба, которая неминуемо должна окончиться поражением наших противников; только помните наш девиз: один за всех и все за одного. Как скоро вы забудете его, мы погибли. У каждого своя роль в этом грозном представлении; исполняйте ее, как я исполню свою, без колебания, без уныния, и я ручаюсь вам 5а успех. Верите вы мне?
— Еще бы, брат! — ответил Данник, великан с бесстрастным лицом, но решительным взглядом. — Если мы здесь, то, значит, полагаемся на тебя.
— Хорошо сказано, мой храбрый исполин! Пью за ваше здоровье, братья, и пусть каждый принимается за свое дело! Кто мой камердинер?
— Я, надо полагать! Хотел бы я посмотреть, кто отнимет у меня мою должность! — со смехом ответил Мигель.
— Это правда. Приготовь мне выходной наряд. Когда Хосе приведет лошадей, оседлай шесть: одну — для меня, другую — для себя и четыре лошади для четверых слуг. Шелковинка должен ехать со мной.
— Тогда надо оседлать семь лошадей.
— Действительно. Идите, братья, и не забывайте, что успех экспедиции зависит в большей степени от вас, чем от меня.
Буканьеры осушили свои стаканы и вышли, поочередно пожав руку капитану Лорану.
— Что ты теперь скажешь? — обратился он после их ухода к Тихому Ветерку.
— Скажу, что ты сущий черт, после твоих слов все они дадут искрошить себя на куски за тебя.
— И я так думаю… Ты здесь уже целых три дня?
— Да, три дня.
— Так говори, что ты видел.
— Гм! Признаться, брат, немного утешительного.
— Ну вот! Все-таки рассказывай.
— Ты все шутишь, Лоран, а ведь напрасно.
— Нисколько не шучу, а пытаюсь выудить из тебя сведения, и все тут.
— Очень хорошо… Население города, не говоря об окрестных деревнях, доходит до шестидесяти тысяч душ.
