Андрe Лори - Через океан
Я принял это предложение и уехал. «Belle Irma» был прекрасный трехмачтовый корабль, в водоизмещением шестьсот двадцать тонн, который давно уже занимался охотой на китов; но так как она становилась все менее и менее прибыльной, то капитан Фрезоль решил просто отправиться в дальнее плавание с тем грузом, который он мог найти. Корабль был его личной собственностью, на нем помещалось все небольшое имущество капитана, храбро завоеванное в арктических морях. Теперь ему приходилось плавать в более умеренных широтах, поэтому капитан взял с собой свою молодую жену и маленького четырехлетнего сына Раймунда.
Таким образом, я совершил несколько путешествий в Китай и Японию, затем в Вальпараисо.
Господа Фрезоль были со мной очень добры, и я был бы совершенно счастлив, если бы не один смешной недостаток, навлекавший на меня строгие выговоры и даже более серьезные неприятности.
Я хочу сказать о любопытстве, которое заставляло меня всегда соваться в чужие дела, выслеживать, подслушивать у дверей, словом — вести себя как самый неблаговоспитанный из слуг. Если прибавить еще, что это ненасытное любопытство сопровождалось чрезмерной болтливостью, благодаря которой мне некоторым образом суждено было выбалтывать все слышанное и подмеченное мной, то легко понять те последствия, которые вызывались этим недостатком в маленьком, узком корабельном мирке. Частые распри, ссоры, раздоры свирепствовали на корабле, и по большей части вся ответственность за них падала на меня.
Но я обыкновенно устраивался так, чтобы не нести ответственности за свою болтливость в порыве откровенности.
Про меня говорили: «Это — лучший в мире малый! Он и мухи не обидит, у него что на уме, то и на языке; он ничего не умеет скрывать».
Действительно, у меня, к сожалению, были слишком длинные уши и язык, как это будет видно.
Во время одного путешествия в Сидней, чтобы отвезти туда бордосские вина, весь экипаж сбежал на золотые прииски, недавно открытые в Голубых горах. Таким случайностям часто подвергались тогда торговые корабли, так как золотые поля Австралии неудержимо притягивали к себе воображение.
К счастью, заблуждение не замедлило выясниться, и матросы заметили, что даже в золотых рудниках фазаны не валятся с неба совсем зажаренными и надо много претерпеть прежде, чем найдешь золотой самородок.
Поэтому, в общем, нетрудно было составить экипаж, так как число дезертиров, возвращавшихся с берега, было довольно значительно.
В этот раз мне показалось, что капитан Фрезоль не очень торопился с составлением своего экипажа; он удовольствовался приглашением на рейд нескольких человек понедельно, чтобы поддерживать порядок на корабле и переносить на борт груз драгоценного дерева, купленный им за свой счет. Тут было и сандаловое дерево, и железное, и розовое, — все самые редкие породы с австралийского континента и соседних островов. Эти деревья все были в бревнах или в четырехугольных обтесанных брусьях; некоторые из них были так тяжелы, что требовалось пять или шесть носильщиков, чтобы поднять их. Я в тот момент не обратил внимания на эту подробность, но позднее она пришла мне на ум и объяснилась самым естественным образом.
Капитан Фрезоль жил со своей семьей в течение месяца на берегу, на вилле, нанятой им недалеко от прекрасного ботанического сада Сиднея. Когда погрузка была окончена, он занялся составлением нового экипажа, или, лучше сказать, поручил мне это дело. Я нанял двадцать человек, не заботясь об их национальности и занятии, как это следует в подобных случаях; но я думал, что сделал настоящую находку в лице одного бретонского моряка, двадцати двух — двадцати трех лет, по имени Келерн. Это был малый красивой наружности, высокого роста, статный, очень сведущий в своем деле, очень старавшийся понравиться и показаться деятельным в глазах начальства, с сомнительной совестью, услужливый, когда это ему было выгодно; словом, один из тех молодцов, которые всегда сумеют выдвинуться на корабле.
Ахилл Келерн легко пленил капитана. Менее чем за три дня он сумел подняться без интриг и усилий от простого матроса до боцмана, исполняя обязанности старшего офицера. Что касается меня, то я беспредельно восхищался им и не отставал от него ни на шаг. Мы ели, спали вместе, и когда он стоял на вахте, я всегда составлял ему компанию. Как все подобные ему, он был прекрасный рассказчик и большой болтун. Если верить ему, он принадлежал к знатной бретонской фамилии, разоренной различными несчастьями и неслыханным стечением обстоятельств, — разоренной до такой степени, что он, последний представитель знатного рода, был вынужден отправиться в качестве матроса в дальнее плавание. Но он не рассчитывал прозябать вечно; он поставил себе в обязанность рано или поздно исправить несправедливость судьбы и восстановить славу своего дома и так далее. Капитан Фрезоль, тронутый его несчастьями, достоверность которых, впрочем, ничто не доказывало, все более и более благоволил к молодому Келерну. Он не видел, что у его любимца были две личины: одна — вежливая, льстивая, любезная к тем, в ком он нуждался, другая — суровая, нахальная, даже жестокая к его подчиненным и к тем, кого он не боялся и на кого не рассчитывал.
Мы находились в море уже три недели, направляясь к мысу Горн, как госпожа Фрезоль тяжело захворала и вынуждена была лечь в постель. Вскоре не оставалось сомнений в печальном исходе ее болезни, и капитан, поглощенный непрестанными заботами, вызываемыми ее состоянием, все чаще и чаще поручал Келерну командовать кораблем. Что касается меня, то я почти не выходил из кормового зала, даже спал часто там, чтобы услышать голос своего начальника в случае, если ему понадобится помочь в чем-нибудь.
Однажды, в удушливую жаркую ночь, я поднялся на палубу подышать немного свежим воздухом, и капитан мог считать каюту пустой. Поэтому он оставил открытой настежь дверь в комнату, где находилась умирающая.
Мне показалось, что он разговаривал с ней по секрету, и тотчас, побуждаемый своим злосчастным инстинктом, я поспешил снова спуститься на цыпочках, чтобы спрятаться за створку двери и подслушать.
Разговор был очень серьезный. Госпожа Фрезоль, чувствуя приближение смерти, умоляла своего мужа отказаться от моря и поселиться во Франции, чтобы заняться воспитанием маленького Раймунда, которому шел уже седьмой год.
«Помните, что вы мне это обещали. То, чего вы не могли сделать для меня, сделайте для вашего ребенка. Ваше богатство значительнее, чем мы когда-либо могли мечтать, и этих двенадцати бревен розового дерева, наполненных золотом, вместе со стоимостью груза и корабля, вполне достаточно, чтобы обеспечить вам значительный доход. Я вас прошу, не делайте нашего сына моряком, — это слишком суровая и тяжелая жизнь, особенно для тех, кого оставляешь после себя.
