Георгий Кубанский - Тайна реки Семужьей
— Здорово! — громко восторгался Володя, понимая, что Барбос подслушивает их беседу. — Запомнят они теперь. Надолго запомнят!
— Молодец! — также во весь голос поддержала его Наташа и тихо, уже только для Васьки, добавила: — Выдумщик. Всех всполошил своим камнем. Помнишь, Вовка, как он прогудел?..
…«Запомнят! — мысленно повторял случайно схваченные слова Барбос. — Надолго запомнят. А что?.. Что запомнят?»
Он тяжело ворочался на оленьей шкуре. Ему стало уже и жестко и тесно, даже душно. Смех и оживленный говор пленников, услышанные отдельные слова и фразы обострили его подозрительность до предела. Ему казалось, что опасность совсем близка, готова уже ворваться и заполнить сумрачную пещеру до самых отдаленных закоулков.
А быть может, она уже проникла сюда и таится, невидимая, в темноте?..
Обеспокоенный Барбос поднялся на ноги. Пленники видели его и Немого, освещенных фонарем, следили за каждым их движением. А вот что они делали в темноте — этого видно не было.
Барбос снял фонарь с каменного выступа. Подошел поближе к пленникам. Выбрал на бугристом дне пещеры местечко поровнее, поставил фонарь и вернулся к спящему Немому.
Но и это его не успокоило. Пленники сбились в плотную кучку и оживленно шептались о чем-то.
«Сговариваются!» — со страхом думал Барбос.
Он следил за ними не отрываясь, пока не уловил какое-то подозрительное движение. Новая мысль обожгла его сознание: а если задержанные разобьют фонарь? От них всего можно ожидать. Остаться сейчас в темноте!..
Барбос поднялся, забрал фонарь и поставил его на прежнее место, возле себя. А в спину его ударил знакомый презрительный смех Наташи.
Нервы Барбоса сдали, и он разразился такой руганью, что Немой проснулся и, ошалело хлопая белесыми ресницами, почтительно протянул:
— Вот это да!.. Дает!
А Барбос изливал в ругани все, что накопилось у него в душе за минувшие дни и особенно за последние часы, — и злость, и страх, и жгучее желание выбраться из проклятой каменной ловушки.
Глава двадцать седьмая
ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА
И на этот раз Тол по-прежнему уверенно взял след у костра и направился к побережью. Точно, как по проторенной стежке, повторил он путь, пройденный совсем недавно, поднялся на мягко закругленный гребень и знакомой каменной складкой спустился к берегу. Все той же ровной рысцой выбежал пес на гранитную площадку и звонко залаял на море.
Прохор Петрович и Федя стояли возле собаки, избегая смотреть друг на друга. Опять след оборвался у воды.
Первым опомнился от неожиданности Федя:
— А где же Петька?
Прохор Петрович взглянул на затихший птичий базар. Низкое ночное солнце зарумянило обращенную к берегу сторону скалы-часового, вызолотило сидящих на ее вершине бургомистров. От скалы далеко в открытое море вытянулась длинная черная тень.
По расчетам Прохора Петровича, мальчуган должен был ждать в укрытии еще не меньше двух часов.
— Заснул, возможно, — неуверенно предположил Прохор Петрович.
Федя обернулся в сторону березовой рощицы и, сложив ладони рупором, крикнул во всю силу легких:
— Петька-а!
Подождал, не спуская глаз с рощицы. Ответа не было.
— Пе-еть!..
И снова ничего, кроме легкого всплеска под обрывом.
Все стояли, чутко прислушиваясь, не откликнется ли мальчуган. Один лишь Тол беспокойно кружил по площадке.
— Пе-етька-а! — не унимался Федя. — Пе-еть!…
— Полно кричать, — хмуро остановил его Прохор Петрович. — Нету здесь твоего Петьки.
Федя уже и сам понял, мальчуган пропал. Но после того, как об этом прямо и грубовато сказал Прохор Петрович, еще острее охватило юношу обидное ощущение своей беспомощности.
Они отошли от обрыва. Присоединились к державшемуся в стороне от моря старому Каллусту. Говорить никому не хотелось. Да и о чем говорить? Каждый понимал: оборвалась последняя ниточка, за которую они держались в своих поисках. Хотелось спросить: «Что делать дальше?» Но задать этот простой вопрос никто не решался, опасаясь, как бы у него не спросили то же самое.
— Никуда мы с берега не пойдем! — с необычной горячностью воскликнул Прохор Петрович, хотя никто и не предлагал уходить отсюда. — Они здесь. И Петька здесь! Возможно, спугнул его кто. Забежал паренек…
Перебил его Тол. Нетерпеливо помахивая хвостом, он негромко залаял, подзывая хозяина к водорослям.
Первым подоспел к нему Федя. Еще издали увидел он в вялой зелени водорослей… знакомую большую пуговицу с дамского пальто.
— Петькина! — радостно воскликнул Федя. — Он вышел к морю!
— Вышел к морю? — задумчиво повторил Прохор Петрович, осматривая пуговицу. — А дальше что?
Федя молчал, глядя в холодное мрачное море.
Безмолвно следивший за ними издали старый Каллуст на этот раз не выдержал.
— Много людей ушло к Дурному Месту!.. — медленно произнес он. — Никто не вернулся обратно. И тела их не отдал Чан Рушла. Следа не оставил.
— Какой тебе еще след нужен? — Прохор Петрович, еле сдерживая раздражение, показал ему пуговицу. — А это что? Не след?
Старый Каллуст рассудил по-своему.
— Зачем черту пуговица? Ему люди нужны. Живые! — Он подумал и мрачно добавил: — Если б люди пропадали тут от зверя — оставались бы ружья. Что-нибудь да нашли бы от них. Хоть тряпку какую. Но никто и ничего не находил от людей, которые пропали на Дурном Берегу. Ничего!
Взгляд его остановился на собаке. Она внимательно обнюхивала пуговицу, лежащую на ладони Прохора Петровича.
— Пе, Тол! — приказал Каллуст. — Пе, мун пенно![7]
Пес крутнул тяжелым мохнатым хвостом и, низко опустив голову, пошел по площадке. Тол сделал большой круг, вернулся к морю и остановился на краю обрыва. Острые уши его поднялись, шерсть на затылке вздыбилась. Тол стоял напряженный, с поднятой передней лапой, готовый броситься. Но на кого? Кого мог он видеть в море, застывшем в величественном ночном покое? Почему собаку с такой силой тянуло к одному и тому же месту на обрыве?..
Федя с трудом сдерживал себя. Хотелось обругать последними словами море и холодный безмолвный камень. Должна же быть разгадка проклятой тайны! Не могли ведь шесть человек исчезнуть бесследно, подобно растаявшей снежинке?
На плечо юноши легла знакомая плотная рука.
— Надо отдохнуть, — прервал тягостное молчание Прохор Петрович. — Сколько уже мы на ногах? — Он достал из кармана часы. — С пяти утра. А сейчас… Второй час ночи! Многовато.
Никто не поддержал его и не возразил. Подавленные неудачей, они неторопливо вернулись к березовой рощице. Выбрали на опушке поросшее мхом место. Молча поели холодной оленины. Все так же молча легли спать.
