Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон
Последние слова были произнесены с удивлением и ужасом. Было отчего содрогнуться.
Из зеркала на меня смотрело какое-то чудовище. По крайней мере, такова была первая моя реакция. Оправившись от шока, я смог в зеркальном отражении идентифицировать самого себя, отчего чудовище, понятное дело, перестало быть чудовищем. Оно чудесным образом трансформировалось в обросшего щетиной мужчину средних лет. Сначала я долго рассматривал себя в анфас, а затем, в профиль.
«Н-да, — прошептал я, — похож на людоеда с Андаманских островов».
Пройдет еще несколько дней, прежде чем выросшая на подбородке и щеках щетина, благополучно перейдет в иную стадию развития, более серьезную — бороду. А пока эта грязная поросль даже у меня вызывала отвращение.
Мое лицо и без того никогда не отличалось мужественными чертами. Отсутствовал точеный профиль и римский нос. Подбородок был маленький и не похож на своего волевого собрата, удачно пристроившегося на лице Пирса Броснана. Не было ничего такого, что так нравится в мужчинах женщинам. Хотя нет, вру. Глаза! Мои глаза, раньше излучавшие наивный и жизнерадостный свет, многим казавшийся совершенно неуместным и несерьезным, утратили прежний блеск. Но это не было незаменимой утратой, взамен я получил нечто другое. Ведь недаром говорят, что глаза — зеркало души. Несомненно, в моей душе произошли качественные изменения, и сейчас на меня смотрел совершено другой человек, не тот, что купил билет на несчастливый самолет. В глазах была целеустремленность, приятно сочетающаяся с решительностью, и любовь, любовь к жизни.
К сожалению, кроме этой целеустремленности во взгляде, любоваться было не на что. Серые разводы копоти на щеках, следствие не частого умывания снегом, поджившая рана на лбу с коркой запекшийся крови, волосы, сбитые в колтун: вот мой портрет. Кстати, украшенный страшной беззубой улыбкой. Зубов почти не было. Вот уж поистине потребуются геркулесовы усилия, чтобы воссоздать их в прежней красоте. Но на тот момент это было не важно. На повестке дня значилось другое, более важное мероприятие, — марш-бросок к скопищу мертвецов. Стоило мне подумать об этом, как перед глазами рисовалась картина последних мгновений жизни несчастных пассажиров
Изготовив новый посох с остро заточенными концами, поменяв пакеты на ногах, поправив лямки на одежде и надев большую черную сумку на плечо, я покинул свое жилище.
Солнце было надежно спрятано в облаках, и можно было только гадать о том, в какой же точке небосвода оно сейчас находится. Убедив себя, что времени около девяти или десяти утра, и перекрестившись, я направился вниз к реке.
Когда-то стремительное течение горной реки теперь покрылось ледяным панцирем. Выйдя на реку, теперь похожую на дорогу, я ногой расчистил снег. Лед был прозрачным и блестящим, будто бы хрустальная река неожиданно устала и остановилась. Чтобы проверить надежность льда, подпрыгнул. Лед недовольно скрипнул, но выдержал. Я содрогнулся, подумав о жутких ночных морозах, которые всего за несколько суток победили гордую и непокорную речку.
Пакеты сыграли со мною злую шутку. Я поскользнулся на коварном льду, причем так резко, что ноги мои взвились вверх, а тело всей тяжестью ухнуло вниз. И лед снова выстоял. Он был крепок, как голова второгодника, с философским спокойствием сносящая директорский гнев.
В лесу ветер поутих. Тропа, ранее проложенная мною, полностью скрылась под снегом, но, помня направление и некоторые ориентиры, я уверенно устремился к самолету.
Наверное, в сотый раз я заставлял себя не думать о мертвецах. Когда это не получалось, мое сердце начинало неприятно колотиться. Не хотел я идти к самолету, воротило меня от одной мысли, что опять придется заглянуть в лицо Смерти, но голод толкал вперед. Голод, заставляющий леммингов отправляться в последний путь, волков и медведей — бросаться на людей, а людей толкающий на совершение отвратительных, гнусных поступков. Как я ненавижу его! Кто хоть раз испытал на себе силу и коварство голода, ни за что не пожелает испытать его вновь.
Борясь с самим собой, я не заметил, как подошел к перевернутому креслу. Помня о том, что лежит под ним, я постарался обойти этот ориентир стороной.
Отойдя метров на сто, я достал из кармана надежно укрытую от холода фляжку с еще теплым вином. Не спеша, маленькими глотками отпил треть содержимого. Взвесив в руке фляжку и надеясь, что вина хватит и на обратную дорогу, направился дальше.
Впереди меж деревьев показалась махина разбитого лайнера. Шаг за шагом я приближался к месту, где пережил не самые лучшие моменты в своей жизни.
Я осмотрел место трагедии, вроде бы с последнего посещения здесь все осталось без изменений. Мертво и тихо. Только вот снега прибавилось. Вздохнув, я приблизился к знакомой двери лайнера, ведущей в салон.
Не успев войти в самолет, я увидел первый, чрезвычайно неприятный, сюрприз.
«Следы! — прошептал я, уставившись на хорошо видимые на снегу отпечатки. — Свежие!»
Моя реакция была смешанной. Первоначальный эффект был похож на тот, что возник у известного рогатого животного при виде новых ворот, то есть произошла полная остановка двигательного процесса. Как только я вышел из ступора, тотчас засвербила, застучала в голове одна мысль: «Беги!», ибо следов, заметьте, свежих следов было множество, и все они принадлежали хищным млекопитающим семейства псовых, в простонародье называемым — серыми волками.
Следы вели внутрь. Осмотрев все вокруг, я заглянул в самолет. Тишина. Я вслушивался и вслушивался: вдруг волки затаились и ждут, пока я сам не попаду прямехонько им в лапы. Но нет, тишину не нарушали ни шорохи, ни звериное дыхание.
«Кажется, путь свободен, — с некоторым облегчением подумал я, — была — не была… Пошел!»
В салоне с проемами иллюминаторов, забитых снегом, было темно. С одной стороны, темнота скрывала ужасные последствия катастрофы, с другой, пробираться в потемках, на ощупь, дело почти всегда рискованное. Но постепенно мои глаза стали привыкать к тьме; им открылась картина, от которой кровь медленно леденела. Волчья стая здесь потрудилась на славу. Снег в салоне был весь затоптан десятками лап серых хищников. Сжимая в руке швейцарский нож, я стал осматриваться. Увиденное заставило меня зажмуриться. Трупы несчастных в креслах были изуродованы. У кого-то не доставало ушей, носа, губ. Видимо, серым хищникам нелегко было добраться до остальных частей тела, пристегнутого к креслу мертвеца. Повсюду были разбросаны клочья одежды. От маленького ребенка, замеченного мною еще при прошлом визите, почти ничего не осталось. Я увидел только обрывки одежды и ботинок с какими-то страшными клочьями. Мощные челюсти хищников перемолотили кости и мясо.
