Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Правда и вымысел
Когда же я спросил, мог ли он служить у белых в гражданскую да еще прапорщиком, трезвый сосед ответил определенно – служил! Да уж всяко не прапорщиком, а каким-нибудь карателем. И потом всю жизнь еще вредил Советской власти, за что и не выходил из тюрьмы.
Я ушел на речку, забился в кусты и кувыркался в траве от восторга.
Олешка проснулся только вечером и несмотря, что я томлюсь на лавочке возле дверей его избы, прошел мимо, в огород, и стал полоть картошку. На свои примерно семьдесят семь он не выглядел, шестьдесят от силы, и на запойного человека не походил: белесые густые брови, глубоко посаженные глаза, словно из-под выворотня смотрит. Редкие бесцветные волосики дыбом, и рот приоткрыт, словно сказать что-то собирается. Однако молчит, а лебеда у него на огороде выдурила по грудь, поэтому он задумчиво огляделся, выдернул один сорняк, долго рассматривал корень, плюнул и пошел в избу.
– Алфеич, поговорить бы надо, – по-свойски сказал я вслед.
Не услышал, зачем-то забрался на чердак, судя по звукам, перебирал что-то, искал, пока не долбанулся башкой о стропилу – аж крыша загудела. Выматерился, слез и наконец-то увидел меня.
– Не нашел я, нету. А была где-то…
– Что ты не нашел?
– Да икону…
Похоже, он принял меня за собирателя икон: это был период, когда по деревням ездили сотни прохиндеев, часто на вид вполне интеллигентных, и скупали, а то просто воровали иконы, лампадки, подсвечники и прочую религиозную утварь.
– А я ведь к тебе не за иконами пришел! – Подал я ему руку. – Здравствуй, Алексей Алфеич.
Он свои руки в карманы сунул, подозрительный, пытливый и одновременно настороженный взгляд его был знаком – так смотрят люди на зоне.
– Ты откуда, парень?
– Я внук Семена Тимофеевича Алексеева, из Сибири приехал, – доложил я.
Олешка никак не среагировал, пустое для него было имя или так тщательно скрывал чувства.
– Ну и чего?
По дороге я разработал две легенды, которые собирался применить, исходя из обстановки, но однополчанин деда оказался слишком закрытым, чтоб сориентироваться и сделать выбор.
– А ничего. К тебе вот прислал, спросить, как здоровье, как живется-можется… – Это была первая легенда, будто бы дед жив.
– Да нормально живется… – он еще глубже забирался под свою корягу. – Картошка вон заросла, полоть некому…
– Что-то ты не понял, Алфеич, – надавил я. – Поди, голова с похмелья трещит?
– С какого похмелья? Я не пил.
– Ну да, не пил! А спал, как убитый.
– Я всегда так сплю. Пешком ходил, притомился… Ты зачем пришел-то?
– Да, постарел ты, Алексей Алфеич туго соображаешь. Понял хоть, кто меня послал?
– Кто?
– Семен Алексеев.
Он не думал ни мгновения, ответил сразу.
– Не знаю такого. Какой Семен?
– Архангельск помнишь?
– Ну, есть такой город.
– Бывал там?
– Бывал… – голос его стал вибрировать. – И не раз. А что?
– Ничего. Помнишь английский корабль? Всю команду увезти хотели, а вы с ним пошли на берег продовольствие закупать? Офицер вам золота отвалил, женских украшений. Кольца, серьги с камушками, медальон с женской головкой, жемчужные бусы. Помнишь? А вы деру дали.
Он обязан был хоть чем-нибудь откликнуться на такую информацию и убедиться, что я не с улицы пришел, а кое-что знаю до мельчайших деталей. Но Олешка ответил не задумываясь:
– Не помню.
Своей простотой он обезоруживал, хотя был совсем не деревенский простофиля, и это выдавало в нем сильную личность, тонкий, подвижный ум и мгновенную реакцию защиты. Если он воевал в белой армии прапорщиком, то есть, младшим офицером, значит, получил образование, к тому же прошел следственные и лагерную школы – так что с кондачка его никогда не взять и подходов не найти, запрется и хоть ты пташкой пой, хоть вороном кричи, ничего не добьешься.
Это не бабушка, больная и размякшая от воспоминаний.
– Ладно, – согласился я. – Раз не помнишь, тогда и разговора нет.
Извини, что побеспокоил, Алексей Алфеич. Так и скажу деду – не помнит ничего, старый стал, память отшибло.
Трезвый сосед оказался еще и любопытным, все на улице торчал, видно, послушать хотел, но мы говорили негромко и чувствовалось, остался разочарованным. Я попросился к нему переночевать, дескать, солнце садится и вряд ли поймаешь попутку до Тотьмы, встану утром и пойду. Сосед этому обрадовался, домой повел, по-холостяцки засуетился у печи и между делом спросил, мол, а что, Олешка-то к себе не пустил?
– А я и не просился к нему, – заметил я. – Темный он человек, скрытный, а потом, у белых служил, в тюрьмах сидел…
– Он еще в карты играет, на деньги! – доверительно сообщил сосед.
– Уходит куда-то с котомкой, а возвращается при деньгах. Раньше бывало, на тройке приезжал назад. А то в исподнем прибегал, ночью. В лагерях всему дурному научат.
– И сейчас играет? – между прочим спросил я.
– Как же! Вот погоди, недели не пройдет, как у него зачешется.
Узнать бы, где они собираются да накрыть.
Сосед наверняка принимал меня за переодетого милиционера.
– Это нехорошо! – назидательно сказал я. – Но пусть люди играют, если хочется. Не наше дело.
Он сразу сник, обескуражено затих, выставил на стол картошку «в мундире», плошку соленых рыжиков и подсолнечное масло.
– Давай, поешь. Я-то ужинал… Пока телевизор посмотрю, сегодня показывает.
Уткнулся в моргающий ящик и больше головы не повернул. А я за вечер дважды выходил на улицу покурить, ждал. Может, не выдержит Олешка, если он тот самый прапорщик, придет спросить, зачем это меня дед к нему послал.
Не пришел. На утро я поторчал возле молчаливого трезвого соседа, простился с ним, поглядывая на окна дедова однополчанина и не спеша двинул по берегу Песьей Деньги к дороге – Олешка даже носа не показал.
Неужто не он?
Зато выскочил из-под деревянного моста через речку, как разбойник – уже в трех километрах от деревни.
– Стой. Ты куда пошел?
– В Тотьму.
– Иди сюда. Не бойся.
Он зазывал меня под мост. Наверное, караулил меня тут всю ночь: костер жег, лежал на травяной подстилке, ковшичек из бересты сделал, воду пить – жажда мучила…
– Зачем дед ко мне послал?
Теперь он задавал вопросы, и надо было отдать ему инициативу, прикинувшись не особенно посвященным в их дела, но жадноватым внуком, который помимо воли деда хочет узнать побольше про дела давно минувших дней.
– Привет передать. Спросить, как живешь, где бывал, что видал.
Олешка ухмыльнулся и вдруг, схватив меня за щеку, так завертел кожу, что от боли слезы навернулись.
– А вот врать мне не надо, внучок! Потом отпрянул, вгляделся в меня, будто в зеркало, и проговорил знакомым, вибрирующим голосом:
