Михаил Ребров - Искатель. 1964. Выпуск №6
— Господин капо…
— Развязывай!
Пальцы узника дрожали. Он никак не мог справиться с узлом.
— Ну!
Наконец мешочек был развязан. Узник вынул из него обмусоленный сухарик величиной с ноготь большого пальца.
— Раскусывай пополам! — приказал капо.
Сглотнув слюну, узник раскусил сухарик надвое.
— Давай сюда! По-братски надо делиться! — рассмеялся капо. — Пo-братски! На! — и капо протянул огрызок сухаря Мазуру. — Бери, дура!
Мазур схватил сухарик и запрятал его в карман, решив до конца сыграть роль доходяги, который ни за что не станет есть подачку тут же, а уйдет в укромное место и будет лакомиться вдосталь.
— Марш! — рявкнул капо узнику, а потом спросил Мазура: — Хорошая машина, говоришь?
— Сильная.
— Такая браму расшибет в щепки.
— Такая расшибет, — согласился Мазур. — Сильная машина, что броневик.
— Целый танк. Газанул — враз из лагеря вынесет.
Занятый мыслями о бензорезке, Мазур отвечал машинально:
— Пожалуй.
— Водить-то умеешь?
— Умею.
— Ловкий, я гляжу, — капо сплюнул. — Может, в мою команду хошь? А? У меня работенка-то полегче.
— Разве можно это сделать? — Мазур почувствовал подвох в вопросе, но в это время ему пришла в голову мысль о том, что бензорезку можно попробовать организовать. Стоит она в дальнем углу, заставлена всякими пожарными инструментами, а пока ее хватятся, нападут на верный след, беглецы будут далеко.
Капо прищурил глаз:
— Говорят, что можно. А?
— Может, и можно.
— Да ты подумай.
Голос капо звучал настойчиво.
«Надо кончать разговор», — решил Мазур.
— Ну, пошукай. Может, друзья какие есть.
— Нет.
— Глядя на тебя, можно сказать, годик здесь околачиваешься. Неужто дружков не завел?
— Спасибо за угощение, господин капо.
— Да ты подожди.
— Идти надо.
— Куда спешишь?
— Спасибо за угощение. — Мазур стал пятиться и, пробормотав на прощанье еще раз слова благодарности, ушел. Он направился к бараку, где жили пожарники, и разыскал того узника, у которого капо отобрал кусочек сухаря.
Вытащив из кармана огрызок, Мазур сунул его в руку товарища:
— Возьми. Не сердись.
Номер 189567 схватил кусочек сухаря и стал судорожно развязывать шнурок мешочка.
— Шляются всякие…
— Не злись.
— А я уж подумал, что ты тоже гад, как Жила.
— Капо Жилой зовут?
— Гадюка он ползучая. Чего с ним тебе было разговаривать? Беды на свою голову ищешь?
Эсэсовец и солдат остановились у края траншеи. Офицер подозвал форарбайтера:
— Номер 126326!
Йожеф выкрикнул номер.
Мазур застыл на мгновенье, услышав свой номер. Он увидел, как с его лопаты просыпалась подцепленная земля. Она была сухая и чуть пылила, падая обратно в траншею; желтый суглинок, который они перекапывали по нескольку раз, продлевая время работы.
Потом он разогнулся и, крепко сжав руками лопату, словно она была якорем спасения, бегом направился к форарбайтеру, рядом с которым стояли офицер и солдат. Продолжая сжимать в ладонях лопату, Мазур громко, как полагалось, повторил свой номер.
— Брось лопату! — приказал офицер.
Тогда Мазур нагнулся и осторожно положил лопату на землю. Он непроизвольно делал все очень медленно, чувствуя, что выигрывает последние мгновения свободы. Что же случилось, в чем его могут обвинить и насколько серьезны улики, кто предал, в каком звене конспиративной цепи произошел провал?
Он разогнулся.
В руках у офицера были наручники. Офицер повелительно дернул головой. Мазур подставил запястье. Щелкнул металл оков.
Щемящая тоска сжала сердце Мазура.
Он огляделся.
В траншее, из которой он только вылез, около нее и дальше, куда хватал глаз, суетились узники. Те, что находились в траншее, с особенным усердием копали землю, те, что работали на строительной площадке, торопливо бегали. Они словно и не заметили, как его вызвали, надели наручники и вот сию секунду поведут.
— Лoc! Швайне! — ненужно крикнул солдат и ткнул в спину Мазура дулом шмайсера.
Они двинулись вдоль траншеи. И когда проходили мимо тех, кто работал, Мазур краем глаза видел: одни кидают на него взгляды, быстрые и ясные, другие осторожно косят, но тоже провожают его прощальным взором, и лишь немногие не могут поднять глаз, потому что слишком страшно глядеть на человека, уже приговоренного к мукам и смерти.
Потом они направились к зданию комендатуры. Офицер шел первым, за ним Мазур, а позади солдат. И по мере того как они удалялись от траншеи, где Мазур был арестован, он все четче и яснее осознавал, что теперь с каждым шагом не только отходит от своих товарищей, но и физически становится более и более одиноким. С момента ареста он не просто отделен от остальных, кто мог бы поддержать его словом или взглядом, он остался одиноким сам перед собой, перед своей совестью и душой.
Мазур поднялся на крыльцо и прошел в канцелярию. Он долго вытирал о скобу свои деревянные колодки. Солдат, шедший позади, не торопил его. Потом не спеша — со стороны могло показаться, что он спокоен, — Мазур поднялся на крыльцо, снова оглядел свои колодки и подумал; они еще все-таки довольно грязны и он мог бы еще несколько мгновений вытирать их.
В канцелярии перед офицером стоял навытяжку Жила.
Если в эту секунду Мазур мог почувствовать в себе что-либо помимо противной дрожи, которая бесила его тело, то это было ощущение радости. Он понял — все, о чем его станут спрашивать, пытая, не связано с деятельностью их подпольной организации. Если он поплатится жизнью, то лишь за свой неосторожный разговор с капо пожарной команды Жилой.
Пока он очень надеялся на это.
— Этот? — спросил офицер.
— Этот, господин группенфюрер.
В комнату вошел переводчик, поляк, как видно было, по винкелю.
— Кто ты?.
Мазур назвал свой номер.
— Я тебя спрашиваю: кто ты?
Снова Мазур повторил свой номер. Он знал: за упоминание узником своей фамилии или имени положено путешествие на люфт.
— Идиот! Я разрешаю тебе назвать себя. Понял?
Офицер сидел на стуле прямо, словно проглотил палку.
Мазур подумал, что такой торопиться не станет и не начнет допроса с побоев, потому как знает — удивить узника, пробывшего год в Освенциме, побоями нельзя. Не вызывало у Мазура сомнений и другое: прежде чем вызвать его в канцелярию, группенфюрер уж непременно познакомился с его формуляром, в котором задним числом внесены необходимые исправления.
— Ну, кто ты?
— Николай Темнохуд, — сказал Мазур.
