Станислав Лем - Искатель. 1963. Выпуск №1
Увесистая кедровая шишка, величиной с кулак, упала к ногам Талаева. Он остановился и посмотрел вверх. Кроны были так высоко, что пришлось запрокинуть голову и придержать шляпу рукой. И там, на тридцатиметровой высоте, он увидел белку. Она раздраженно зауркала. Крошечный пушистый комочек жизни был чем-то недоволен.
Когда Талаев перевел взгляд на своего спутника, ушедшего вперед, то и Болдырев, низенький крепыш в кепчонке и сыромятных ичигах, показался совсем крошечным в этом царстве молчаливых великанов. Среди могучих деревьев все казалось неправдоподобно маленьким.
Талаев думал о том, что рядом с этими деревьями — а им лет по пятьсот — и жизнь отдельного человека очень мала. Почти вся история цивилизации уложилась для этих кедров в существование пятнадцати поколений.
Перешагивая звериную тропу, Талаев поскользнулся. Поднявшись, Василий Петрович отряхнул руки, колени и сердито подумал, что гонка, которую устроил Болдырев, совсем ни к чему. Не понимает он, что ли, — не удалась охота.
Талаев устал. Но просить Болдырева прекратить бессмысленную уже погоню не хотел. Не хотел признаваться в слабости, Владимир Осипович в сыновья годился Талаеву и сам мог бы догадаться, как тому трудно.
Они вышли из избушки лесника задолго до восхода солнца, отмахали добрый десяток километров до места, устроили засаду. Болдырев стрелял первым, но либо промахнулся, либо лишь легко ранил козулю. Так думал Василий Петрович.
Однако Болдырев считал, что дичь далеко не уйдет, и они отправились в погоню. Они преследовали подранка уже часа четыре, а Владимир Осипович все не хотел признать своего поражения.
Болдырев неожиданно остановился, потом бросился в сторону. Талаев увидел, что он погнался за бабочкой.
«Ну-ну! Энтомолог всегда энтомолог», — подумал Василий Петрович, наблюдая, как тот, изловчившись, схватил бабочку прямо рукой, внимательно осмотрел ее и раздавил.
Василия Петровича передернуло, но он промолчал.
Чем дальше они шли, тем больше попадалось крупных бабочек. Они были серыми в тени и казались ослепительно белыми в косых лучах солнца. Болдырев гонялся за ними, ловил и убивал. Потом плюнул и стал мрачным.
Настроение праздничного раздумья в душе Талаева пропало окончательно.
— В науке нет места ненависти, — проговорил он.
— Полюбите чумную бациллу или холерный вибрион. Это бабочка шелкопряда. Она хуже чумы для кедра.
— Я не думаю, что эмоции могут помочь ученому.
— Вы принципиальный сухарь, Василий Петрович.
Талаев остановился вдруг.
— Что это?
Слова прозвучали в звенящей пустоте.
Деревья вокруг стояли голые. Это были не кедры, а скелеты их. Черные, словно обгоревшие стволы, воздетые к небу обнаженные ветви.
Пекло солнце. Скелеты не давали тени.
Тайга была мертва.
— Что это? — снова спросил Талаев.
— Шелкопряд. Идет шелкопряд. Он в четные годы — гусеница, а в нечетные — бабочка.
— Оборотень?
— Физиологический цикл.
— Страшная штука!
— Как видите.
Оглядевшись, Талаев неожиданно спросил:
— А как мы сюда попали?
— Шли и пришли.
— Спасибо за экскурсию! — сказал Талаев. Он только теперь понял, что Болдырев пригласил его не на охоту.
Уже несколько месяцев кряду энтомолог довольно регулярно заходил к нему в лабораторию и заводил разговоры о тайге, жаловался, что ученые смежных, в известном смысле, областей совсем не интересуются лесом, хотя во многом могли бы помочь лесовикам и энтомологам, которые буквально задыхаются от всякой нечисти, свалившейся на тайгу. А могли бы!
— Я доволен, — ответил Болдырев. — Вы увидели, что такое шелкопряд в тайге.
— С таким же успехом вы могли пригласить меня на кладбище.
— Но гибель этих деревьев бессмысленна!
— Не апеллируйте к моим чувствам!
Болдырев замолчал.
Они пошли к домику лесничего.
Увидев их вернувшимися с пустыми руками, лесничий почему-то очень обрадовался, крикнул, чтобы поставили самовар, засуетился у стола.
— А я думал, вы побаловаться решили, — приговаривал он, собирая на стол. — Сам-то я, грешным делом, не терплю любителей. Любитель во всяком случае что купчишка в кабаке. Вот кабанья свежинка. Губа сохатина — хозяйка сама коптила. Пальчики оближешь! Да вы не стесняйтесь!
Талаев смотрел на стол, уставленный яствами. Такого пиршества он не видел с довоенных лет.
— Скоро и промысловикам, и любителям делать здесь будет нечего, — сказал Болдырев.
Лесничий остановился у стола с тарелкой в руках.
Солнечный свет широкой полосой врывался в окно, падал на белую скатерть с глубокими слежавшимися прямоугольниками складок и озарял всю избу — желтые скобленые стены и потолок, печь, сложенную из серых камней, нехитрую утварь, И лицо лесника, застывшее в изумлении.
— Шелкопряд идет. На соседнем участке — шелкопряд, — сказал Болдырев, наливая водку в стакан.
Лесничий будто стал ниже ростом, потоптался на месте и почему-то понес полную тарелку мяса обратно на кухню.
— Почему вы боитесь своих чувств, Василий Петрович? Не открещивайтесь от них. Сухарник, что мы видели, — капля в море. Только в нашей области шелкопряд съел больше миллиона гектаров кедра. А в других? Бабочки, которых мы видели, перемахнули через Байкал. Шелкопряд идет на леса Бурятии.
— Почему вы мне это говорите?
— Вы микробиолог. И я знаю, что микробиологи пытались бороться с насекомыми с помощью бактерий.
— Вы, Владимир Осипович, энтомолог. Гусеницы — это по вашей части, а если вы слышали о попытках, то слышали и о том, что они оказались безрезультатными.
* * *В дверь постучали. Неожиданно и резко. Василий Петрович оторвался от микроскопа.
— Войдите…
И по привычке окинул взглядом кабинет — белый, сверкающий никелем и стеклом. Все стояло на своих местах и было очень чисто и аккуратно.
Дверь распахнулась. Болдырев вошел в лабораторию, шумно придвинул стул, сел, облокотившись о колени, и сцепил пальцы — рук.
— Вы помните кедры?
— Кедры? — переспросил Талаев. Он помнил. Они шли по лесу, и перед ними отступал солнечный занавес, открывая корабельную чащу. Это видение посещало его часто все два года, что прошли с того самого дня неудачной охоты.
— Конечно, помню!
— Можете забыть. Кедров нет!
— Шелкопряд?
— Да.
Талаев не мог представить себе, что там, в корабельной чаще, лишь черные скелеты с вздыбленными сучьями. И он понял, что никогда не сможет представить себе этого.
— Жаль, — проговорил Василий Петрович. Ему не хотелось вдаваться в расспросы.
