Григорий Карев - Твой сын, Одесса
— Да.
Переводчик исподлобья посмотрел на Яшу, прежде чем перевести его ответ. Но майор Курерару ничем не выказал своих чувств, не поднимая глаз, задал новый вопрос:
— Почему ты его убил?
— Алексей Садовой занял у меня пятьсот марок и не хотел отдавать, — быстро придумал Яша и, чтобы было убедительнее, добавил: — Марки теперь — все, без них не проживешь, а у нас семья голодная, отец болен, вдвоем с братом только и работали на пять человек. Заработка никакого. Чем жить?..
Майор нетерпеливо забарабанил пальцами по столу:
— Не валяй дурака, парень.
Яша улыбнулся. Ему только и нужно, чтобы фашист вышел из себя, тогда конец будет легкий, его пристрелят или изобьют до смерти. Вот и все! Если держаться смирно и все отрицать — все равно замучают на допросах. Лучше сразу!
— Мне невозможно, господин офицер, валять дурака: руки у меня в кандалах, а вы сидите далеко.
Нет, переводчик, оказывается, не такой уж и дока в русском языке. Он не уловил смысла ответа, он предложил Яше повторить сказанное… И не такой уж он невозмутимый: глянул на Яшу телячьими глазами с испугом и любопытством. Но после повторения почему-то с трудом подбирает румынские слова для перевода.
— С кем ты был?
— С браунингом, господин офицер. Его отобрали у меня при аресте.
— Я тебя спрашиваю, кто ходил с тобой к Садовому? — нетерпеливо забарабанил пальцами по столу майор.
— Вопрос этот выеденного яйца не стоит, господин офицер, все равно, кроме меня, никто в Садового не стрелял.
— Локотенент Чорбу, — обращается Курерару к человеку, сидящему за другим столом в дальнем углу. Он говорит что-то по-румынски.
Локотенент Чорбу, кажется, собран из случайно, независимо друг от друга изготовленных деталей: огромная бритая голова и малюсенькие красные глазки, массивная, выдвинутая вперед нижняя челюсть и тонкие серые губы, кривые, короткие ноги рахитика и волосатые конечности орангутанга. Сборка была настолько неудачной, детали были так плохо подогнаны, что Чорбу так ни на что и не пригодился бы, если бы не началась война и майору Курерару не потребовался помощник. Перед ним на столе — пистолет, плетка, набор метровых отрезков резинового шланга, перевитых проволокой, железных прутов и тонких труб, какие-то щипцы…
Тонкие губы Чорбу растянулись чуть ни до ушей, обнажая редкие гнилые зубы. «Да-да! — вспомнил Яша. — Это же он чистил у меня сапоги возле вокзала! Он и этот майор…» Чорбу поднялся из-за стола, но Курерару остановил его движением руки:
— Отставить!
Чорбу закрыл улыбку и покорно опустился на прежнее место.
— У моего помощника будет еще достаточно времени, чтобы заняться тобой обстоятельно, — сказал Курерару Яше через переводчика. — А сейчас скажи, ты был связным у разведчика Бадаева?
Переводчик еще не успел перевести вопрос, но слово «Бадаев» Яша понял и без него. «Какая-то собака уже донесла! — сообразил Яша. — Садовой?.. Ну что же! Обо мне ты, фашист, узнаешь все, о Бадаеве — подавишься, ничего не узнаешь». Яша удивленно посмотрел на Курерару:
— Кто такой Бадаев?
— Ты не знаешь Бадаева? Не знаешь фамилии своего командира?
— У меня нет никакого командира, — невинно пожал плечами Гордиенко.
— Ах, вот оно что? Но ты бывал в катакомбах?
— Был весной в прошлом году, на экскурсию ездил со школой.
— И ты знаешь входы в катакомбы?
— Знаю… Но те входы, которые я знаю, ваши солдаты давно уже замуровали.
— И ты ни одного больше входа не знаешь?
— Чтобы таки да — так нет.
Фраза, которую произнес Яша, не встречалась ни в одном румынско-русском разговорнике, а дословный перевод ее был понятен, что критская клинопись. Переводчик виновато посмотрел на Курерару. У того промелькнуло подобие улыбки.
— Это чисто по-одесски. Я познакомился впервые с этим жаргоном в девятнадцатом году, — сказал он переводчику по-русски. — Можете идти, я закончу допрос сам.
Переводчик ушел. Ублюдок Чорбу скалил зубы, ожидая команды Курерару. Но майор даже не повернул к нему головы.
— Нам известно, что ты был связным у Бадаева, — сказал он Гордиенко.
— Вам известно? И откуда это гложет быть вам известно? Я же никакого Бадаева не знаю.
— А Носова знаешь?
— Какого Носова? — насторожился Яша.
— Сергея Ивановича Носова из артели гужтранса.
— Ах, Сергея Ивановича! Да? Это, которого задержали вчера вместе со мною? Да? Высокий такой, в шапке?.. В бобриковом пальто?.. — Яша готов был до бесконечности перечислять приметы Носова, затягивая время и лихорадочно соображая, почему этот фашист спрашивает его о Носове и Бадаеве одновременно. — Нет, не знаю!.. Вчера впервые видел его на квартире у Бойко.
— И ты станешь отрицать, что Носов и Бадаев одно и то же лицо?
Яша чуть не вскрикнул. Нет, этого Садовой знать не мог! Паспортом Носова Владимир Александрович пользовался впервые… Значит, предал кто-то из арестованных вчера. Кто же? Кто?!. Жека?.. Или Старик не выдержал пыток?.. Нет, нет! Это только подозрения господина фашиста! Это — провокация!.. Яша ответил спокойно и дерзко:
— Откуда же мне знать, господин фашист, похожи ли вы на черта — вас я вижу впервые, а с черта даже фотокарточки нету..
Курерару понял, что очную ставку Яши с Носовым проводить бесполезно. Этот Гордиенко довольно крепкий орешек, если упрется, хоть ты кол ему на голове теши — ничего не скажет. Но Курерару был матерым волком, недаром же он, как и Аргир, втайне от своих хозяев, служил не только румынской, но и немецкой, и английской разведкам. Он решил заговорить с Яшей по-иному: не может быть, чтобы этот подросток не воспользовался возможностью сохранить себе жизнь. Курерару всегда считал: чем человек моложе, тем жизнь ему дороже, тем сильнее он цеплялся за нее, ничем не брезгуя для своего спасения.
— Слушай, парень. Я бы давно мог заставить тебя заговорить по-другому. Но мне тебя жалко. Люблю мужественных людей..
— А вы шутник, господин офицер! — перебил Гордиенко, все еще надеясь вывести Курерару из терпения. — Это ничего, у нас в Одессе любят посмеяться!
— Ты молодой, смелый и сильный, — продолжал Курерару, стараясь не реагировать на Яшины дерзости, — и просто свинство, что Бадаев тебя заманил в катакомбы, а потом предал. Он во всем уже признался, твой Носов-Бадаев, всех выдал, перешел на нашу сторону. Надо ли тебе, молодому, смелому, у которого все впереди, терпеть муки и жертвовать жизнью из-за такого человека?
Яша прищурил глаза и посмотрел на майора с таким презрением, что надо было быть Курерару, чтобы не заметить этого или, заметив, удержаться от бешенства.
