Александр Барченко - Доктор Чёрный
— Ты хулишь браманизм! — со злорадной поспешностью перебил посвящённый.
— Не браманизм, а браминов! — отпарировал доктор. — К тому же степень моего посвящения даёт мне право не «хулить», а порицать и негодовать!
— Верховный совет признал то место Ману, где… — настойчиво начал снова индус.
— Признал что? — перебил доктор. — Признал вырождение париев фактом и не нашёл средства бороться с естественным ходом вещей, созданным ошибками миллионов поколений, а брамины вывели отсюда необходимость поставить ненавистные им племена вне закона, низвести людей с заложенными в теле искрами божественного духа на положение самых низших животных? Никогда! Я преклоняюсь перед божественной Кармой. С тоскою и ужасом, но… преклоняюсь! Ибо перед ней наши орудия и знания бессильны. Но играть, под видом этого преклонения, в руку браминам, тупо затвердившим слова закона, которых они не могут даже понять? Ни-ко-гда!
— Даже если получишь… высшее, — индус набожно повернулся к северу, — приказание?
— Те, которых даже мы с тобой не видели и не слыхали, а лишь знаем, что они на земле существуют, те, убежище которых нам показано издали, те никогда и никому не приказывали убить не только парию, а даже убийцу.
— Но ведь они не положили наказания за убийство парии? — настаивал индус.
— И эта безнаказанность развязывает вам руки? — с презрением перебил доктор. — Но… довольно! Спор наш не приведёт ни к чему. Имеешь ты что-нибудь ещё сказать мне?
— Только то же самое. Согласен ты уступить?
— Нет!
— Даже если это грозит опасностью тебе самому?
— Детский вопрос!
— Даже… — индус запнулся на минуту, — даже если грозит опасностью… белой девушке с серыми глазами, над которой недавно была уже занесена в море рука Visrayes'ы?
Доктор вздрогнул. Смертельная бледность покрыла на минуту его лицо. Он покачнулся, машинально опёрся на стол.
— Даже в том случае? — со злорадной усмешкой переспросил индус, наблюдая волнение доктора.
— Даже… в том! — внезапно железным голосом ответил доктор, поднимая веки и обдавая противника негодующим светом своих лучистых глаз. — И твоя память, очевидно, изменила тебе, брат, если ты допускаешь, что собственное счастье я могу купить несчастьем другого… Да, кроме того, — прибавил он значительно спокойнее, — ты неудачно выбрал угрозу. Та девушка, о которой ты говоришь, не чандала. И если ты знаешь её, то знаешь и ту роль, которую её Карма обеспечила ей в истории нашей расы. Брат, ты напрасно унижаешь себя, пытаясь применять недостойные твоего высокого посвящения средства.
— В последний раз спрашиваю, ты уступаешь?
— Ни-ко-гда!
Индус медленно поднялся со своего места и бросил неописуемый взгляд на противника.
— Ещё раз… только для тебя, для брата… Уступаешь?
Доктор отрицательно покачал головой и молча показал рукою на двери.
Словно кто дунул в глаза странному гостю, так внезапно потухло в них пламя. Опустив свои тяжёлые веки, он повернулся и, не торопясь, направился к двери. Его молодой спутник, как на пружинах, поднялся в своём углу, поставил корзину на голову и двинулся за своим наставником, глядя ему поверх головы по-прежнему неподвижным, невидящим взглядом.
На пороге старший обернулся и ещё раз остановил на лице доктора вопросительный взгляд.
Доктор покачал головой.
Оба индуса, тихонько шелестя по циновкам босыми ногами, исчезли из освещённого пространства на веранде.
Потом хлопнула дверь, скрипнул раз-другой гравий на дорожке по направлению к калитке, и всё смолкло, всё стало спокойно и просто.
И уже не верилось, что минуту назад, здесь, возле стола, на котором весело блестит серебро и хрусталь приборов и коробится смятая Джеммой белоснежная салфетка, сидела голая бронзовая скелетообразрая фигура с мёртвыми, зажигавшимися фосфорическим светом глазами…
Дорн поднялся было с кресла и снова упал в него… Он не понял ни слова из разговора, но интонации собеседников, их страшное нервное напряжение, этот странный, почти сверхъестественный поединок при помощи глаз, источавших целые снопы фосфорического света, — всё это странно возбуждающе действовало на Дорна, неотступно приковывало к себе; и теперь, когда комната приняла обычный вид, он ощутил страшный упадок сил.
Не попадал зуб на зуб. Его била страшная нервная лихорадка.
С трудом поднявшись на ноги и опираясь на стол, добрался он до хозяина, который совсем, что называется, «обвис» в своём плетёном каркасе-кресле, бессильно уронив на грудь голову.
Дорн положил ему руку на плечо.
Видимо, страшных усилий стоило доктору поднять голову и раскрыть отяжелевшие веки. Он расклеил побелевшие губы и выдавил беззвучно:
— Дорн… В кабинете… левый ящик стола… наверху… чёрный пузырёк без сигнатурки… Одна капля на стакан виноградного сока.
Он жадно приник губами к стакану и, выпив всё, до последней капли, снова уронил голову на грудь.
Не прошло и трёх минут, как он без всякого усилия выпрямился в кресле и подвинулся к столу.
Только смертельная бледность свидетельствовала о пережитом волнении. Мало-помалу и она уступила место нормальной белизне кожи.
— Дорн! — сказал доктор, поднимая на него глаза, сиявшие обычным мягким, теперь немного усталым блеском. — Ни слова Джемме… Ко мне приходил брамин — смотритель башни, в которой сжигают трупы… насчёт сжигания чумных.
— Ради Бога, Александр Николаевич… — начал взволнованный студент.
— Ни слова Джемме! — повторил доктор. — Объясню вам потом… Вот вы, европейцы, упрекаете индусское посвящение, что оно окружает свои знания тайной и испытаниями… Вот человек, выдержавший все испытания и это не мешает ему…
— Джемме грозит опасность? — взволнованно перебил Дорн.
— Серьёзная! — дрогнувшим голосом ответил доктор. — И хуже всего то, что Джемма, несмотря на свою женскую слабость, несмотря на чисто детскую трусость, проявляемую ею в иных случаях, никогда не захочет бежать от этой опасности… Даже тогда, когда узнает, что ей грозит… Джемма никогда не забудет, что в чаще джунглей, в грязных пещерах, в заброшенных ямах, всеми презираемые и гонимые, ютятся здесь её братья и сестры… Быть может родные… в буквальном смысле этого слова!
— Александр Николаевич! Ради Бога… Что говорил… чего требовал от вас этот высохший дьявол?
Доктор долго, пристально глядел Дорну в лицо.
— Смерти Джеммы! — негромко и коротко ответил он.
Дорн даже не побледнел, а сделался словно свинцовым. Он закатил под веки зрачки, впился в плечо доктора и, трясясь страшной дрожью всем телом, прошептал:
