Николай Шагурин - Тайна декабриста. Сборник повестей
Налицо диверсия, проведенная открыто и безнаказанно. Не было никакой романтики — ни масок, ни потайных ходов, ни револьверов, ни отмычек. Из-за невежества царя и тупости его чиновников, буквально на глазах, среди бела дня “увели” за границу библиотеку, за которой утвердилась слава “сибирской литературной Третьяковки”, собрание, представившее национальную ценность. Вот вырезка из журнала “Сибирские вопросы”. Видите, что писали тогда здравомыслящие люди: “В Америку увезена знаменитая библиотека г. Егудина. Все тяжелые последствия этого станут еще более ясны будущему поколению… Оно оценит этот факт и горьким словом помянет своих отцов”.
— Как в воду глядели!
— Еще бы! Да, теперь стало куда “более ясно”. Грабин сдержал свое слово. Егудинское собрание, попав в одно из крупнейших книгохранилищ мира, где насчитывается 35 миллионов различных печатных изданий, не растворилось в этом океане книг. Вся литература и рукописи, касающиеся Сибири, были тщательно отсортированы, а затем поступили в распоряжение известного рода “специалистов” и “экспертов”, чтобы служить самым темным и низким замыслам против нашей Родины. Именно в этом тяжкая сторона совершенного преступления. Вольно или невольно Егудин стал пособником тех, кто точит зубы на богатства сибирской земли. Да что с Егудина спросить, когда само царское правительство за гроши разбазаривало русские территории. Вспомните хотя бы историю с продажей Аляски [26].
— Все понятно, Ефим Антонович. Теперь и дело получает новое освещение.
— Безусловно. И Сухорослов становится на свое место. Казалось бы, зачем ему завещание? Он только пешка, действующая по чужой указке. По своим моральным данным Сухорослов — находка для врага. А кому нужно завещание — догадаться нетрудно, ведь в нем содержатся какие-то ценные данные о Сибири и бывших русских владениях на Аляске.
— Что же они хватились искать завещание только теперь, через полсотни лет?
— На это может быть один ответ: только недавно в егудинских материалах там, за рубежом, были обнаружены сведения о существовании такого завещания и его содержании. Данные, надо полагать, не утратили значения до сих пор. Игра стоит свеч, средствами решили не стесняться. Дело, как видите, далеко перерастает рамки простой уголовщины и принимает политический характер. Но тут уже не наше поле деятельности и надобно информировать органы безопасности. Я сегодня доложу генералу. Но вы ни в коем случае не демобилизуйтесь, продолжайте свое, время терять нельзя. Съездите еще раз в музей, разузнайте возможно подробнее о завещании.
7. Первое свидание
В музее никто ничего не знал о завещании; такой документ ни по каким инвентарным книгам не значился. Однако к помощи историков прибегать не пришлось. Чернобровину позвонили из клиники и сообщили, что Ковальчук окончательно пришла в себя и к ней может быть допущен следователь, но только на очень короткое время. Захватив снимок последнего листа рукописи, Чернобровин помчался в больницу.
Зинаида Васильевна лежала в отдельной маленькой палате. Теперь, когда лицо Ковальчук не было залито кровью, она была очень привлекательна, даже в рамке бинтов. На нежные щеки уже возвращался румянец, особенно хороши были глаза — большие, серые, с длинными ресницами.
“Хороша, как божий день!” — подумал Чернобровин.
Ковальчук, заметив под халатом форменный китель, спросила тихо:
— Вы из органов?
Голос был грудной, мягкий.
— Да, — сказал старший лейтенант, садясь к изголовью.
— Вас, вероятно, прежде всего, интересует, кто был ночным посетителем музея?
— Мы уже знаем это, — ответил старший лейтенант.
Она удивленно подняла брови:
— Он задержан?
— Пока нет. А что вы могли бы оказать о нем? Ковальчук на миг задумалась.
— Мне мало приходилось сталкиваться с ним по работе.
— Что он представлял собой как человек? Как художник?
— Ну, какой же он художник. Это чересчур громко. Так, кое-каких верхов нахватался, вообще — малокультурный тип. Зато с замашками стиляги и с какими-то комичными претензиями на оригинальность.
— Вам не приходилось встречать его после увольнения из музея?
— Как-то в выходной день случайно увидела его на рынке. Он продавал стенные коврики собственного изделия, знаете, такие — с красавицами, розовыми лошадьми и лебедями…
— Да-а-а, — задумчиво протянул Чернобровин. — “Оригинальная” личность. Докатился…
Ковальчук вздрогнула:
— Право, мне не только говорить, но и вспоминать о нем не хотелось бы…
— Извините, Зинаида Васильевна. Оставим Сухорослова, сейчас важно другое. Прошу не обижаться, но нам пришлось побывать в вашей комнате и познакомиться с вашей рукописью, этого требовал ход следствия. Вы в ту ночь сидели над своей работой, потом спустились в зал, оставив недописанную страницу. Так?
— Да.
— Меня интересует текст этой страницы. У нас очень мало времени, Зинаида Васильевна, и объяснять подробно некогда. Скажу кратко: эта страница исчезла. Вы хорошо помните, что писали?
— Примерно.
— Не напрягайте память! У меня есть неполный текст, я буду читать его вам, а вы подсказывайте недостающие слова. Речь идет о завещании Завалишина. Вы цитируете высказывание декабриста Муханова: “Признаюсь, я впервые встретил выражение воли, изложенное в столь…”.
— Необычной форме…
Полностью восстановленный текст выглядел так: “Признаюсь, я впервые встретил выражение последней воли, изложенное в столь необычной форме. Если те, кому адресовано это завещание, сумеют прочесть его, то получат чрезвычайно ценные сведения о месторождениях золота и нефти на Аляске, а в Сибири — драгоценных минералов”.
— Кажется, все? — спросила Ковальчук.
— Почти. Вот еще в конце. Вы указываете, что часть архива Егудина не ушла за границу. “Следовательно, завещание должно было бы находиться…” Где?
— Среди писем декабристов Якушкина, Беляева, Репина и других рукописей, национализированных в 1920 году и вместе с остатками библиотеки Егудина переданных Крутоярскому музею. К сожалению, этот интереснейший документ не удалось обнаружить до сих пор.
Чернобровин вскочил:
— Как?! Не удалось обнаружить?!
— Ну да. Что вас так удивляет?
— Значит, завещание не найдено?
— Нет.
— И вы не знаете, где оно? — спросил Чернобровин с явным сожалением.
— Мне знаком в этом фонде каждый листок, относящийся к декабристам, там нет ничего похожего. Не исключена возможность, что оно было сожжено…
