Александр Холин - Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона
Северная Венеция.
Всеобщее чувство праздничности постепенно передалось и Никите. Ему стало казаться, что окружающее его пространство, весь город принадлежит ему не как гостю, а как благосклонному завоевателю, присланному из Первопрестольной за данью и для вящего усмирения. Даже невозмутимые сфинксы вовсю помогали ему, приглядывая за порядком на улицах, и аппетитно жмурились, когда по их человеко-львиным физиономиям прыгали солнечные зайцы.
Ощутив прилив жизненных сил, Никита решил прогуляться по старинным улицам города, тем более, таким Петербург никогда больше не увидеть. Ведь он почти что в сказке, а в сказках Иван-дурак частенько ходил в народ: на людей посмотреть – себя показать. Здесь Ангел пролил масло на сердце своего гостя, потому что машин времени пока что не изобрели и увидеть Петербург таким, каким он был когда-то, суждено не каждому.
Себя показывать было особенно нечем, потому что обычный адидасовский спортивный костюм и кроссовки выделяли его из толпы своей необычностью, но и только. Прохожие смотрели вовсе не на него, на костюм. Примерно так смотрят на заморскую диковинку, удивляются и тут же забывают. Никите хотелось большего, но никакого большего, многочисленным встречным – пусть даже праздничным и весёлым – сюртукам, фракам, салопам, шинелям он дать был не в состоянии. По крайней мере – сейчас. От этого Никита немного досадовал на себя.
На какое-то мгновение, зазевавшись, он чуть не растянулся на тротуаре, обо что-то споткнувшись. И еле удержавшись на ногах, обнаружил: правая кроссовка попала в верёвочную петлю зелёного цвета, высовывающуюся из под ближайшей подворотни. Хотя на пеньковую верёвку эта зелёная никак не походила. Вдруг верёвка дёрнулась и, словно змея, принялась сама уползать обратно в подворотню.
– Простите меня за столь экстравагантный способ привлечь ваше внимание, – услышал Никита то ли извиняющийся, то ли пренебрежительный голос, доносящийся сверху. Задрав голову, он обнаружил, что стоит ровнёхонько под свесившимися над ним четырьмя подсолнечными головами на манер дамской сушилки для волос.
– Опять что ли глотать собрался? – пришла в голову не очень весёлая мысль, скорее наоборот, но она не испортила настроения. Просто Никита с любопытством ждал, что будет. С правой ноги окончательно сползла зелёная подсолнуховая петля, убралась в подворотню, а сама гидра, опять уронив плотоядную слюну, отодвинулась в сторону, опустилась немного ниже, до уровня лица Никиты, чтобы сказать своё веское слово:
– Я хотел отметить, что мои сочинения…
– Только не это! – завопил Никита, не без основания подумав, что придётся снова выслушивать плач Подсолнуха, перед которым причитания Ярославны казалась мелкой песчинкой во вселенском горе писателя.
– Нет, ты не понял, – заторопился его непрошенный собеседник, – я хотел сказать, что глубоко уважаю Исуса. Он великий пророк – все знают это.
– Во-первых, не пророк, а Сын Божий. Есть разница? Во-вторых, Его имя Иисус, а не Исус, хотя в Иерусалиме его иногда называли так же, как ты. Но сам подумай, я ведь не зову тебя вместо Яши, скажем, Хрюшей, любезный? Это просто неуважение к чужому имени, а, значит, и к самому носителю этого имени. Смекаешь?
– Да, да. Всё правильно. Просто я хотел подарить вам один свой сюжет, – Подсолнух опять перешёл на «вы» и явно рассчитывал заполучить если не благодарного исполнителя записанского замысла, то вдохновенного слушателя – точно. Во всяком случае, Никита понял: просто так отделаться не удастся, вздохнул и приготовился слушать. Подсолнух чутко уловил, что нашёл-таки свободные уши на какое-то время, что клиент готов и натужно откашлялся.
– Так вот, – деловито начал он. – Я очень глубоко уважаю Исуса…, то есть Иисуса. И мой сюжет касается исключительно Его жизни на земле. В те далёкие времена жил один старик, у которого было два сына. Старший – поэт и философ, пользовался уважением самого императора и признанием народа. К тому же он считался среди свободных граждан неплохим оратором. Младший же, как водится, был оболтусом и бестолковщиной. Всё свободное время проводил в драках, военных игрищах и забавах. Он завидовал славе старшего, поэтому не мог оставаться под родительским кровом. Поступив на военную службу, младший уехал в далёкие земли.
Но человек не вечен. Пришло время умирать и нашему старику. Явился за ним ангел и сказал:
– Только за то, что ты вырастил сына, возлюбившего Бога более всего на свете, Всевышний прощает тебе тяжкие грехи твои и дарит покой в том мире, куда отправляешься ты.
– О, да! – сказал старик. – Стихи моего сына воистину писаны с Божьего произволения. Он действительно великий поэт!
Тогда ангел улыбнулся, взмахнул рукой, – одна из стен стала прозрачной, и старик увидел своего младшего сына, ставшего военачальником в далёкой земле. Он любил своих воинов, был добр со слугами, а когда один из них заболел, отправился к Мессии, который как раз был в этих местах.
«Вошедшу же Ему в Капернаум, приступи к Нему сотник, моля Его и глаголя: Господи, отрок мой лежит в дому разслаблен, люте стражда. И глаголя ему Иисус: Аз пришед исцелю его. И отвещав сотник, рече Ему: Господи, несмь достоин, да под кров мой внидеши; но токмо рцы слово, и исцелеет отрок мой; ибо аз человек есмь под властию, имый под собою вонны; и глаголю сему: иди, и идёт; и другому: приди, и приходит; и рабу моему: сотвори сие, и сотворит. Слышав же Иисус, удивися и рече грядущим по Нём: аминь, глаголю вам: ни во Израили толики веры обретох. …И рече Иисус сотнику: иди, и якоже веровал еси, буди тебе. И исцеле отрок его в той час».[25]
– Эта история, Яша, – Никите вдруг стало жаль Подсолнуха, – эта история известна со времён императора Тиберия. Её евангелист Матфей записал.
Подсолнух ошарашенно молчал. Потом встряхнулся, как бы оправляясь от удара, пробормотал:
– Как же так? Ведь это я придумал! Я!
– Ничего особенного, – Никита пытался успокоить расстроенного собеседника, считающего себя к тому же гениальным писарчуком или записанцем. – Просто ты непроизвольно подключился к общему информационному полю Вселенной. Такое иногда случается не только с талантливыми людьми.
– К че-му? – зашипел Подсолнух.
– К информационному полю Вселенной, – терпеливо повторил Никита. – Тебе была показана картина прошлого, чтобы ты смог увидеть, понять часть Истины, отпущенной тебе. Вероятно, она заключается в том, что не ты благодетель и спаситель человечества, что кроме твоего «Сожжённого романа» существует ещё кое-что, чего ты понять пока не желаешь. Или попросту не в силах.
Вот, кстати, не о тебе ли рассказывали: шёл в гору человек. Может, изверившийся, может, ещё не пришедший к вере. Факт в том, что он хотел забраться на самую высокую гору и посмотреть, есть ли на небе Бог? Но самая высокая гора оказалась очень крутой. Она то и дело подбрасывала под ноги путнику камешки, которые срывались вниз, увлекая другие камни, побольше. И слышится сзади – только обвалы да вой ветра. Но путник идёт: есть цель, есть смысл, да и вершина – вот она! Там, думал человек, исчезнут проблемы и сомнения. Только круча оказалась коварной, и сорвался оглашенный.