Александр Бруссуев - Полярник
Приезд к нам нового капитана был встречен овациями со стороны племени урок. Впрочем, так ведут себя они всегда, надеясь на то, что это им когда-нибудь зачтется. Мне оставалось еще три месяца, поэтому радости я не испытал. Старый, как ветеран первой мировой войны, улыбающийся всем, голландец доверия у меня не вызывал.
— Все, Андрюха! — сказал я подвернувшемуся второму механику. — Теперь вся рыба наша!
— А разве бывает как-то по-другому? — вздохнул он в ответ.
Я только пожал плечами — может быть, где-то и у кого-то, но не здесь и не сейчас.
А капитан Мербек со счастливой улыбкой, выставляющей на всеобщее обозрение успешную работу новозеландских дантистов, возбужденно вращал глазами цвета весеннего неба по сторонам и кричал:
— Я счастлив, друзья мои, я счастлив! Я опять в море!
И даже крахмально белые волосы светились от воодушевления — казалось, что над головой плавает в воздухе нимб.
— Блажен, кто верует! — сказал Андрей, и мы пошли во мрачное вонючее чрево машинного отделения.
На северную Атлантику упал сезон диких штормов.
Почему с октября месяца этот район постоянно лихорадит — мы даже не задумывались. Принимали, как должное, что наши вояжи между северными островами увеличатся в полтора — два раза, готовились, как могли: не было в машинном отделении незакрепленной или незаклиненной вещи. И, если исходить из того, что мы все-таки вернулись в свое время по домам, то все шторма и ураганы мы выдержали. В смысле, хрупкие существа, созданные Богом по своему подобию, смогли перенести все тяготы и лишения, создаваемые нам безумной стихией. Не выдерживали мощные стальные конструкции, отказывались работать хитроумные многократно поуровнево защищенные микросхемы. А мы, из часа в час, борющиеся за выживаемость, только прислушивались к организму: как там сердце — еще не останавливается? И, не обнаруживая сколь заметного отклонения, вновь бросались в битву, перегружая свои вестибулярные аппараты, отказывая себе во сне по сорок — пятьдесят часов кряду, забывая, что значит горячая пища. Наверно, все это обязательно скажется потом, в старости. Но так уж с девяносто первого года повелось у граждан нашей некогда могучей страны: где — я, а где — завтра? Впрочем, опыт фронтовиков второй мировой войны тоже утешает: они перенесли все ужасы военного времени, самозабвенно боролись с разрухой, выдержали сомнительную перестройку, не сломались, когда государственные монстры в одночасье лишили их всех сбережений, и остались мудры и благоразумны. Невольно ловишь себя на мысли, что на неизбежных очередных похоронах ветерана, чей возраст навсегда остановился около цифры 80 (чуть меньше, или побольше — не суть), завидуешь ему — ведь он прошел весь свой век. А мы? Может быть, морская закалка поможет отодвинуть заурядный для этой страны пятидесятилетний порог, за которым небытие?
С морем шутить нельзя, стихия просто не замечает потуги противоборства и продолжает бесноваться, как ей вздумается, не делая никаких скидок на мужество и отвагу людей, угодивших в беду. Бонусы здесь не в ходу, разве что некое подобие экспириенса, но каждый шторм может отличаться от предыдущего. Поэтому и уповаешь на Бога, чтоб не отвернулся.
Через три дня после появления на судне Мербека нас ударила первая волна. Приложилась, так сказать, для проверки, какие выводы сделает капитан? Но старый морской волк только плечами пожал и, ни на йоту не отклонившись от курса, продолжал ехать, как прежде.
Судно кряхтело и скрипело, но не разваливалось. Было страшно, но страх прошел после первого же аларма. Стало некогда. А потом — вроде ничего, приспособились к хаотичному движению палубы под ногами. В каюте оторвался первый шкаф, вывалив все содержимое из себя на палубу. И оно, это содержимое, радостно ухватилось за предоставленную степень свободы. Когда я после работы поднялся к себе, то в броуновское движение уже были вовлечены доселе закрепленные стулья. Они весело скакали, бодались между собой, лягали стенки поверженного шкафа и теряли в боевом экстазе ноги. Тогда я удивился этой картине. Потом, позднее, удивляться перестал.
К Ньюфаундленду мы подошли чуть потрепанные, но не сломленные духом. По крайней мере, на мостике капитан, оскалившись, красивым жестом тряс кулаком по направлению к стремительно мчащимся тучам:
— Не сломить нас, ха — ха!
Потом, повернувшись ко мне и Ди-Ди, сказал:
— Я люблю эту работу!
– «Оскара», немедленно «Оскара», — прошипел я старпому.
— Все, нам песец, — скривил губы он в ответ.
Через три месяца, приехав с агентом в бостонский аэропорт, мы с Ди-Ди и одним из освободившихся урок сели в кресла поодаль от вещей и уставились каждый перед собой.
— Господа! — взвился американский агент. — Что с вами? Ведь вы же домой летите! Почему не радуетесь?
— Да просто сил нет, — за всех ответил Ромео, филиппинский моряк.
* * *Наша недолгая стоянка в Галифаксе не была пока еще испорчена пристальным вниманием канадской таможни, зато позволила сгонять к телефону, где можно было насладиться в течение получаса голосом любимой жены. После такого разговора на пароход возвращаешься, приволакивая одну ногу и блаженно улыбаясь. Хочется разговаривать про домашние новости с первым встречным. Им на сей раз оказался старина Ди-Ди.
Обоюдно поделившись вестями из нормальных мест жизни, старпом, вдруг, произнес:
— Тут вот такая штука получается: ураган на нас идет. Не простой, а именной. Бить будет не по-детски.
— Нам-то что делать? — почесал я затылок. — У меня в машине все закреплено уже давным-давно.
— Да дело-то не в этом. Нам портовые власти причал на сутки дают, чтоб ужас этот переждать. Фрахтователи и судовладельцы тоже согласны. Урки «party» собираются устраивать, уже мясо замочили.
— Вот и славно! — обрадовался я. — Кои-то веки отдохнуть получится! Можно будет еще раз позвонить домой!
Старпом загадочно и печально посмотрел на меня. Вздохнул и махнул рукой.
— Что-то не так? — я почувствовал подвох.
— Наш синдбад — мореход заколебался. Есть повод отличиться — пройти сквозь ураган. Вот попомни мои слова: дернется он в море.
— Зачем? Чтоб бесславно потонуть?
— Ты меня что спрашиваешь? Иди к нему сам и спроси! — взвился Ди-Ди. — Среди капитанов всегда идиотов хватало! А особенно среди голландцев!
Через час мы под удивленные взгляды канадских швартовщиков отходили от причала, направляясь в море. До американского Бостона было чуть больше суток перехода. Мастер вдохновлял себя на подвиг, отдавая растерянным уркам эпохальные распоряжения. Урки бестолково носились по палубе, чувствуя подвох. Мясо мариновалось в миске, но готовить его никто не торопился. Юный филиппинский повар прятал посуду по шкафам, роняя на передник слезы страха.
