Робер Мерль - Остров
— Я никому не разрешаю мной прикрываться, — холодно возразил Парсел. — А впрочем, не бойтесь, что они передумают. Матросы проголосовали и никогда в жизни не нарушат принятого решения.
— Проголосовали! — язвительно хихикнул Мэсон. — Входите, мистер Парсел, и соблаговолите закрыть за собой дверь.
Парсел повиновался. Мэсон отступил в глубь комнаты и, пока Парсел запирал дверь, держал ружье наизготовку.
Парсел очутился в крошечной прихожей, откуда такая же крошечная дверка вела в комнату.
— Входите, входите, мистер Парсел, — проговорил Мэсон, неодобрительно глядя на обнаженный торс своего помощника. Сам он был, по обыкновению, тщательно одет, в ботинках, при галстуке.
Мэсон прошел мимо Парсела. Раздался металлический стук щеколды. Капитан запирал свою цитадель на все засовы. Парсел открыл дверку, заглянул в комнату и застыл от удивления на пороге. То, что он увидел, оказалось точным воспроизведением каюты Мэсона на «Блоссоме». Ничто не было забыто; койка с предохранительной дубовой доской, тяжелый сундук, стул и два приземистых кресла, квадратные иллюминаторы с белыми занавесочками, барометр, гравюра, изображавшая «Блоссом» на верфи, доставленная с судна перегородка напротив двери из чудесного полированного красного дерева, а в середине перегородки вторая низенькая дверца, украшенная медной ручкой. На «Блоссоме» эта дверца вела в коридор, но здесь, по-видимому, через нее попадали во вторую комнату размером побольше, чем первая, ибо Мэсон, храня верность «Блоссому», придал своему сухопутному жилью точные размеры корабельной каюты.
— Садитесь, мистер Парсел, — предложил хозяин.
Сам он уселся за стол напротив гостя и прислонил ружье к койке. Наступила минута неловкого молчания. Парсел уставился на дубовые ножки стола и вдруг, к своему великому удивлению, заметил, что они плотно привинчены к полу дубовыми винтами, как на «Блоссоме», словно Мэсон боялся, что островок вдруг начнет качать и швырять на волнах и мебель сорвется со своих мест.
Раньше Парсел, возможно, посмеялся бы про себя этой причуде, но сейчас приуныл. Он понял всю бесцельность своего посещения.
Мэсон не глядел на гостя. Он не спускал серых глаз с висевшего на стене барометра. Но, очевидно почувствовав взгляд Парсела, озабоченно проговорил:
— Падает, мистер Парсел. С самого утра все падает и падает. Должно быть, будет шторм.
— Разрешите, капитан, сделать вам одно предложение.
— Говорите, мистер Парсел, — отозвался Мэсон, мрачно насупясь.
«Вот оно, — подумал Парсел, — он уже насторожился. Любое предложение, идущее от другого человека, заранее его настораживает».
— Капитан, — продолжал Парсел, — есть нечто, против чего мы оба — и вы и я — бессильны. Сейчас на острове фактически существует власть.
— Не понимаю вас, — буркнул Мэсон.
— Вот что я хочу сказать, — не без смущения проговорил Парсел, — с завтрашнего дня только я один на нашем острове буду называть вас капитаном.
Мэсон моргнул, покраснел, сухо отозвался:
— Благодарить вас я не собираюсь. Таков долг.
— Да, капитан, — растерянно пробормотал Парсел.
Скоро от «Блоссома» останется кучка пепла на никому не ведомом острове Тихого океана, но миф «о единственном хозяине на корабле после господа бога» все еще живет… Руля уже нет, а Мэсон направляет бег корабля. Нет бурь, а он сверяется с барометром. Нет качки, а он накрепко привинтил к полу ножки стола. Нет авралов, но матросы для него по-прежнему матросы, Мэсон их капитан, а Парсел — его помощник.
— Думаю, капитан, что нам все-таки придется считаться с тем, что матросы создали свой парламент.
— Парламент! — высокомерно бросил Мэсон. — Парламент! — повторил он громче, с непередаваемым выражением презрения и ярости, воздевая к небесам руки. — Парламент! Не пытайтесь убедить меня, мистер Парсел, что вы принимаете этот парламент всерьез.
— Приходится принимать, — отозвался Парсел. — Ведь вас чуть было не повесили.
Мэсон вспыхнул, лицо его перекосилось от гнева и задрожало. Он не сразу сумел придать чертам спокойное выражение. Совладав с собой, он неприязненно взглянул на Парсела.
— По этому поводу скажу лишь одно, — холодно проговорил он, — вы вполне могли воздержаться и не выступать в мою защиту перед этими бандитами. Поверьте мне, я не возражал бы, если бы меня повесили одновременно с тем, как сжигали «Блоссом».
Парсел уставился на ножки стола. Просто невероятно! Оба они барахтались в мире лубочных символов. Капитан гибнет одновременно со своим кораблем. И коль скоро он, будучи на суше, не может пойти ко дну вместе с вверенным ему судном, то предпочитает, чтобы его повесили в ту самую минуту, когда огонь охватит судно. «Так вот, оказывается, о чем он думал, когда стоял навытяжку под петлей», — сказал себе Парсел.
— Я полагал, что выполняю свой долг, капитан, — примирительным тоном произнес он, вскидывая на капитана глаза.
— Нет, мистер Парсел, — резко возразил Мэсон, — вы отнюдь не выполнили своего долга. Долг повелевал вам действовать силой, слышите, силой, а не вступать с этими бунтовщиками в переговоры.
Он потер руки, лежавшие на коленях, и продолжал более мягким тоном:
— Но я вас не упрекаю. У меня самого была минута слабости. Я взял их вожака на прицел и не выстрелил. А я должен был выстрелить, — добавил он, устремив свои серые глаза куда-то вдаль, и вдруг хлопнул себя кулаком по колену. — Если бы я уложил этого подлеца, остальные, не беспокойтесь, живо пришли бы в повиновение…
— Матросы, очевидно, считали, что лишь предвосхищают ваше собственное решение, капитан, — помолчав, сказал Парсел. — Вы сами говорили на Таити, что когда мы устроимся на острове, то придется сжечь «Блоссом».
— Но не таким варварским способом! — взорвался Мэсон и от негодования даже со стула вскочил. — Но не таким способом! Есть случаи, мистер Парсел, когда долг повелевает капитану уничтожить свое судно. Но когда я говорил о гибели «Блоссома», неужели же, по-вашему, я мог представить себе всю эту разнузданность, крики, смех?.. Конечно, нет! Сейчас я вам скажу, что мне виделось: матросы стоят строем на берегу в глубоком молчании, я сам произношу несколько прочувствованных слов, потом даю приказ спустить флаги и поджечь судно. И пока оно, если можно так выразиться, погружается в пламя, я стою навытяжку, отдавая честь…
Он замолк, нарисованная им картина растрогала его самого, и Парсел с удивлением заметил, что на глаза капитана набежали слезы. «Опять, — подумал Парсел, — он совершенно искренне „забыл“, что сам застрелил Барта и, в сущности, похитил „Блоссом“ у судовладельцев».
